Катастрофа. Бунин. Роковые годы

— Очень похоже! Итак, мы в Кремле. Снег и тишина. Сейчас же за Троицкими воротами к арке, соединяющей Большой дворец с Оружейной палатой, — узкий проход. Заходим налево, в комендатуру. Опять проверка. Затем выдают нам новые пропуска — в Белый коридор. Миновали Потешный дворец и входим в большую дверь, почти под Оружейной палатой. Где-то в глубине здания виднеется освещенный гараж. Подымаемся по слабо освещенной лестнице. На каждом углу стоят часовые — каждый из них видит друг друга.

Проходим вперед. Перед нами растворяются массивные двери. И мы вдруг оказываемся в ярко освещенном, застеленном богатыми ковровыми дорожками сводчатом Белом коридоре.

И вот мы у Луначарского. Просторные помещения, уставленные роскошной дворцовой мебелью восьмидесятых годов, черная, лакированная, обитая пунцовым атласом. Везде богатство и солидность.

Признаюсь, мы несколько растерялись — обстановка слишком необычная. Сели чуть ли не в ряд, нескладно. Луначарский расположился против нас, барственно откинувшись в кожаном кресле. Рядом его приятель — козлообразный рыжий писатель Иван Рукавишников, затянутый в зеленый френч. Для чего он оказался здесь — непонятно.

Луначарский знал, что мы от него хотим. Сверкая золотым пенсне, он говорил с начальническим апломбом и траурным выражением лица, раскачиваясь и жестикулируя правой рукой с бриллиантовым перстнем:

— Я, товарищи, знаю, как вас угнетает служба в э-э-э… так сказать, в советских учреждениях. Согласен: дело писателей, так сказать, писать, а не заседать. Вот это прискорбно! Ваши стоны до меня доходят и ранят, так сказать, в самое, э-э-э… сердце.

Он грациозно поднял руку, повертел пальцем с крупным бриллиантом и патетически воскликнул:

— Но, товарищи, дело не идет к вашей «весне». Совсем напротив. Вас ждет лютая «зима». Рабоче-крестьянская власть разрешает только ту литературу, которая служит ее классовым интересам. Мы желаем вам, так сказать, успеха, но — пр-р-рошу помнить!

Нарком просвещения обвел нас строгим взглядом:

— Лес рубят — щепки летят! Да-с!

На этом строгом напоминании речь закончилась. Тем более что из кухни явственно тянуло жареным луком и вареной курицей: наркому пора было кушать — режим-с.

Нам было стыдно и за красного министра, и за себя. Хотелось скорее выскочить на свежий воздух, но… Вдруг, нетвердо колеблясь на ногах, поднялся румяный Рукавишников. Он тоже стал учить нас, как жить, говорил минут тридцать «о писательской артельной жизни». Даже Луначарскому сделалось за него неловко.

Когда мы покинули Белый коридор, то на улице увидали сани с медвежьей полостью. Подумалось: «Неужто нас хотят по домам развезти?»

— Это за кем лошадь? — спросили мы.

— За товарищем Рукавишниковым, — ответил кучер.

Так закончился наш первый визит в кремлевские палаты.

9

Вскоре Ходасевич зашел к Ивану Алексеевичу в дом номер 1 по рю Жак Оффенбах. Вера поставила на стол конфеты и бисквиты:

— Чай от «Кузьмичева»!

— А ведь мне довелось пить чай в апартаментах самой Бронштейн-Каменевой! — улыбнулся Ходасевич.

— Владислав Фелицианович, расскажите! — стали просить хозяева.

— С удовольствием! Тем более что вы, Иван Алексеевич, подали мне хорошую мысль: обо всем этом написать воспоминания.

— Материал забавный! — поддержал Бунин. — Анекдотический.

Ходасевич, попивая чай, стал весело рассказывать:

— Однажды во время какого-то заседания в Тео я получил записку от далеко сидевшей от меня Ольги Давидовны: «Приглашаю к себе. У Балтрушайтиса есть пьесы. Послушаем и обсудим». Я согласно кивнул.

Вскоре секретарь принес пропуск — полоску бумаги с красной печатью и подписью: «Каменева».

И вот я снова в Кремле. Дверь Каменевых в самом конце Белого коридора, направо. Постучав, попадаю в столовую. Хозяйка радушно ведет меня в кабинет Каменева. Тот сидит за большим столом с несколькими людьми большевистского типа, что-то обсуждают. Сам Каменев шуршит коричневой кожей еще не обмятого костюма.

Ковер, телефоны, каминные в золоте часы, черный лак мебели, такой же, как у Луначарского. Видимо, весь Белый коридор такой. Выделяется лишь большой темно-синий шкаф с книгами. Верите, Иван Алексеевич, увидал его — на сердце потеплело. Тем более что я тогда подрабатывал в книжной лавке писателей.

— И какие книги читают вожди? — полюбопытствовал Бунин.

— Увы, пригляделся поближе — все это многотомные и даже неразрезанные экземпляры, приобретавшиеся ради «роскоши», — Грабарь, Бенуа, «Скорпионы» да «Альционы». Нет, никто эти книги здесь не читает!

Меж тем все собрались — Вячеслав Иванов, Георгий Чулков, Иван Новиков и прочие. Явился Балтрушайтис. В руках у него — толстенная папка, там, верно, пьесы лежат.

Вдруг шум, восклицания. В кабинет ввалилась целая компания: Луначарский с неразлучным, благоухающим коньяком Рукавишниковым. С ними две дамы в одинаковых роскошных платьях с декольте. Одна из них — молодая и красивая. Это жена Рукавишникова. Думаю, именно в ней была причина необыкновенной дружбы министра с писателем-выпивохой.

Луначарский уселся по-хозяйски за стол и громко вопрошает: