Катастрофа. История Русской Революции из первых рук

Мне особенно запомнился один случай. Михайловское артиллерийское училище и несколько армейских частей находились в Екатерининском зале, а все прилегающие к нему помещения и переходы были забиты солдатами и людьми. Они звали меня и подняли на руки в центре зала. Я увидел море голов, сияющих, восторженных лиц. Мне казалось, что у всех нас одна эмоция, одно сердце, одна воля. Я чувствовал, что эта толпа способна на великое самопожертвование, на великую преданность. Я попытался выразить это в своем выступлении. Я говорил о свободном человеке, который родился в каждом из нас в этот час новой, свободной России; о великих делах, которые предстояли нам, и о призыве, который пришел к каждому из нас, служить нашей стране с полной жертвой и без остатка. Я сказал, что от них требуется двойная услуга, что они должны вести и войну, и революцию; что это была трудная задача, требующая всех сил каждого человека и всего народа. Я говорил о поколениях героических революционеров, без колебаний павших за свободу будущих поколений. Я указывал, что за это гибли представители всех классов и что теперь все классы должны доверять друг другу. Я вновь призвал к щедрым, героическим жертвам во имя нашей возрожденной Родины.

Были подняты тысячи рук, и все они поклялись служить своей стране и Революции до самого конца. Это была действительно новая жизнь, зародившаяся в стенах Думы. Зажглись новые огни надежды и устремления, и массы как будто связывались таинственными узами. С тех пор мы пережили много прекрасных и ужасных событий, но я до сих пор чувствую великую душу народа, как и в те дни. Я чувствую эту ужасающую силу, которая может быть поведена на великие дела или подстрекаема к ужасным преступлениям. Как цветок обращается к солнцу, так жаждала света и правды вновь пробудившаяся душа народа. Люди следовали за нами, когда мы пытались поднять их над материальными вещами к свету высоких идеалов. Как и тогда, я придерживаюсь мнения, которое сейчас многим кажется абсурдным: я верю в дух народа, чьи здоровые, творческие силы выйдут в конце концов победителями, победив смертоносный яд, влитый в них за эти долгие годы, увы, не одними большевиками. Сколько было таких отравителей — большевики всего лишь оказались логичнее, настойчивее, смелее и бессовестнее остальных.

У нас было много неприятностей в те первые дни революции с заключенными в Министерском павильоне министрами, сановниками, бюрократами, генералами и полицейскими чиновниками. Некоторые эпизоды всплывают в памяти. Помню приезд Горемыкина, маленького и очень старого человека, дважды побывавшего председателем Совета Министров. Было утро; кто-то остановил меня и сообщил об аресте Горемыкина. Я пошел в комнату Родзянко, куда его привели. В углу сидел очень старый джентльмен с чрезвычайно длинными бакенбардами. Он носил шубу и был похож на гнома. Вокруг него стояли депутаты, священники, крестьяне, чиновники. Не могли отвести глаз от знаменитого Горемыкина с его цепью ордена Святого апостола Андрея Первозванного. Старик нашел время, когда встал, чтобы повесить его на шею, поверх своего старого утреннего жилета. Арест Горемыкина произвел на депутатов, может быть, даже большее впечатление, чем вчерашний арест Щегловитова. Умеренные встревожились, думая, не лучше ли отпустить его. Всех интересовало, как я поступлю с этим человеком, носившим очень высокий титул «тайного советника первого класса». Я задаю ему обычный вопрос:

И.Л. Горемыкин

— Вы Иван Логинович Горемыкин?

— Да, — ответил он.

— Именем революционного народа, вы арестованы, — сказал я и, обратившись к окружающим, добавил: — Пожалуйста, вызовите караул.

Появились два солдата. Я поставил их по обе стороны от Горемыкина. Некоторые депутаты, озабоченные судьбой «его высокопревосходительства», теснее обступили упавшего и растерянного старика, пытались вступить с ним в разговор и как бы выражали свое сочувствие. Я попросил их отойти. По моей просьбе старик встал, скорбно позвякивая цепью, и я провел его в Правительственный павильон, среди почтительного молчания депутатов.

Я должен отметить, что в это время многие депутаты Думы не понимали, как глубоки гнев и негодование петроградских масс против вождей и представителей старого режима. Они не поняли, что только арестовав и проявив некоторую строгость по отношению к бывшим сановникам, мы можем удержать толпу от самосуда. Я помню, что в мое отсутствие депутаты по доброте душевной освободили Макарова, бывшего министра внутренних дел, министра юстиции и члена Сената. В бытность его министром внутренних дел 4 апреля 1912 г. на Ленских золотых приисках в Сибири произошел расстрел рабочих, вызвавший возмущение всей России. Отчитываясь об этом происшествии перед Думой, Макаров произнес ненавистную фразу, ставшую крылатой: «Так было, так будет!»