Катастрофа на шоссе

Они вошли в комнату, женщина предложила им кресла, а сама опустилась на кровать. Комната была маленькая с низким длинным окном, за окном – яблоня и два куста смородины, шиповник, на клумбе стоял глиняный улыбающийся гном в красной шапочке. В комнате – шкаф, комод, на нем салфеточки и транзистор, керамика и резная деревянная тарелочка. Несколько книг, табуретка, фотография в серебряной рамке: уголок сада, забор, домик, пестрый луг. Ретушированные облака. Прозрачный полдень ранней осени; от фотографии исходило умиротворение, которое обычно сопровождает прошлое.

– Мне кажется, я знаю, что его взволновало, – выдавила Анна Голианова, голос ее стал хриплым. – Брат получил открытку от бывшей жены. Они разошлись… Она писала, что тоскует, хочет вернуться. Может быть, брат все еще любил ее, он никогда ни с кем об этом не говорил, и со мной тоже, но я убеждена, что он думал о ней часто – скрывал это, делал вид… Вчера приехал с работы, и я тут же сказала про открытку, сначала он притворялся, что это его не интересует, прочтет, мол, потом, но я ему выпалила, о чем Вера пишет, и он ушел, сказав, что на почту… В полночь его еще дома не было, до половины десятого его здесь ждал пан директор Сага… Брат вернулся около часа, я не спала…

Женщина умолкла. Плотно сжатые бледные губы, около носа и рта четко проступали морщины – горькие и преждевременные.

– Вы не любите ее, не так ли? – спросил Шимчик.

– Это не имеет значения.

– За то, что она осталась, – Лазинский сделал паузу, – осталась там?

Голианова молчала, потом шепнула:

– Наоборот. Это меня радовало.

– Она иногда писала? С тех пор, как ваш брат вернулся?

– Да, сначала. Когда Дежо сообщил ей, что хочет подать на развод, она настаивала, чтоб он не делал этого, просила, долго не хотела согласиться… И позже иногда писала, но только поздравительные открытки к рождеству, изредка из поездок, но последние четыре года писать совсем перестала.

Она заметила, что Лазинский кивнул.

– Вы эту открытку читали? Она была у пана инженера с собой, – объяснил Шимчик.

– Дёжо держался так, будто ничего не произошло, – прошептала Анна. – В моем присутствии – я ведь боялась… Еще утром он утверждал, что Вера не приедет, раздумает… Мне казалось, он верит своим словам, теперь я вижу, нет, не верил. Мучился, потому и выпил. С Бачовой, конечно. Вероятно, его чувство к ней было более серьезным, чем я предполагала… хотя он давал мне это понять, когда говорил о ней.

– Он часто вспоминал о бывшей жене?

Женщина достала платок.

– Нет, совсем не вспоминал. Он был человеком не скрытным, но не терпел, чтобы вмешивались в его интимную жизнь – интимным он считал все, что касается женщин. Особенно с тех пор, как развелся. Словно, – она колебалась или не смогла сразу найти слово и умолкла, – словно извинялся перед Верой, что разошелся с ней и бросил ее в Германии.

– Ваш брат настаивал, чтобы она вернулась?

Анна вытерла глаза и ответила:

– Нет. Может быть, он хотел этого, наверняка хотел. Но в то время они уже вместе не жили.

– Следовательно, вы полагаете, – обобщил Шимчик, – что единственной причиной его волнения была открытка?

– Думаю, что да.

– Как он держался, когда прочел ее?

– Я не видела, я ушла. Сказала, что открытка лежит на столе, но Дежо только заглянул в свою комнату, даже в руки ее не взял и ушел.

– И больше не возвращался?

– Нет, только ночью.

– Но ее содержание было инженеру Голиану известно?

Анна кивнула в знак согласия.

– Куда он направился? На почту?

– Да, хотел отправить телеграмму.

– Не говорил, какого содержания и кому?

– Нет. – В голосе ее была беспомощность. – Но вы ведь можете выяснить…

– Да, – согласился Шимчик, а Лазинский поднялся. Его невозмутимое лицо сейчас казалось печальным, как лицо участливого доброго соседа, готового понять и помочь.

«Из тебя получился бы неплохой артист, – мелькнула у Шимчика злорадная мысль, – хотя и переигрываешь, когда, склонясь, подаешь ей руку и говоришь: „Примите наше искреннее соболезнование. То, что случилось с вашим братом…“

Анна Голианова, поспешно выдавив «благодарю», отвернулась. Они вышли в прихожую. Шимчик, указав на двери, спросил:

– Это его комната?

– Да. Хотите посмотреть?

Он кивнул и, войдя, спросил:

– Где лежала открытка?

– Там. – Голианова показала на письменный стол, стоящий метрах в трех от двери. – Еще утром она там была, в полдень уже нет. Я звонила ему из школы, мне сказали – ушел, я решила, что домой, и поторопилась вернуться. Когда это случилось?…

– В половине двенадцатого, – ответил Лазинский.

– Я звонила без малого в двенадцать, значит, его уже… Я вернулась домой в час… В кухне, в сумке у меня лососевые консервы… купила… Дежо их любил…