Катастрофа отменяется

— Жоржик, — как нарочно, в это время обратилась Волошина к самому молчаливому и спокойному из «мальчиков» — Георгию Ковалеву, которого и сам-то Чердынцев всегда называл уважительно Георгием Федоровичем, — расскажите еще о ледяных пещерах!

И — о, чудо! — Жоржик, молчаливый, тихий, вдруг обрел голос!

— Ледяные пещеры красивы только в том случае, если потолок достаточно тонок, чтобы пропускать свет, или входное отверстие достаточно велико. Но в таких пещерах очень опасно. У нас тут, в полукилометре от станции, есть такая пещера. Я обязательно проведу вас туда, как только вы выздоровеете. А потом мы с вами посмотрим ледяную пещеру «Сезам», там нужны аккумуляторные лампы, но при ярком свете это волшебное зрелище…

— Ах, придется еще долго ждать… — капризничай, протянула Волошина. И Жоржик неожиданно предложил:

— А что, если мы соорудим носилки? Мы понесем вас, как королеву, в паланкине!

— Правильно! — восхитился Каракозов.

Галанин предложил носилки заменить трубчатой походной койкой. Кажется, они были готовы сейчас же отправиться в пещеру.

Волошина неожиданно сказала:

— Александр Николаевич, что вы прячетесь там, в тени, идите к нам, у нас весело!

Как она его разглядела? Или у женщин особое обостренное чувство пространства? Более широкий обзор? Как бы там ни было, оставаться у косяка в коридоре он уже не мог и молча вышел на террасу. Свободный стул стоял у окна, и Чердынцев примостился на нем тоже лицом к гостье.

«Мальчики» чуть присмирели, но Волошина упорно продолжала играть свою роль «нарушительницы спокойствия». Она посмотрела на Чердынцева и спросила:

— А правда, Александр Николаевич, что на этой станции, как на военном корабле российского императорского флота, не бывала ни одна женщина?

Ах, подлые мальчишки! Они уже и это рассказали!

— Да, — коротко ответил он.

— Но почему? — притворно удивилась она.

Он-то прекрасно видел, что это притворное удивление, и грозно взглянул на Галанина. Только Галанин мог выболтать «тайны» экспедиционного дома.

— Потому, что женщинам нечего делать в горах, — хмуро сказал он. — Здесь и мужчинам-то порой приходится трудно.

— А мне показалось, что здесь не так уж трудно живется! — лукаво заметила она. — Прекрасная комната, отличная постель и даже накрахмаленные простыни. Или это только для меня?

— Поблагодарите Салима. За хозяйство отвечает он.

— Но таких условий не бывает и в лучших домах отдыха! Почему же нам, скромным женщинам, нельзя быть рядом с победителями природы мужчинами? На войне женщины делили с ними и опасность и даже смерть, — продолжала она.

— Речь идет о других опасностях. В горах может случиться все. Горцы говорят, что и горы не стоят на месте. Зачем же подвергать опасностям тех, кто слаб от природы? А вспоминать военные годы ни к чему. Я и в те годы не допускал бы женщин на передовую, а будь моя власть, вообще не брал бы их в армию…

— А мне кажется, вы просто обижены на весь наш слабый пол! — с нескрываемой иронией сообщила она.

Чердынцев, чувствуя, как краснеет лицо и наливается шея, исподтишка показал Галанину кулак. Тот испуганно замахал рукой перед лицом, отрицая свою виновность. Неужели она действительно так прозорлива, что пытается читать в его душе? Ну, погоди!

— Женщины действительно не всегда заслуживают уважения! — отрезал он. — Вам говорят, что подниматься на ледник опасно, а вы из чистого упрямства все-таки ползете вверх. Потом вы растягиваете сухожилие и боитесь пошевелиться, убеждая себя, что это перелом.

Он ждал, что Волошина смутится, но она по-прежнему улыбалась.

Галанин жалобно взглянул на начальника:

— Александр Николаевич, у Тамарочки такая интересная жизнь! Вот вас не было тут, а она рассказывала, что у нее свой принцип работы: влезть в шкуру того человека, о котором она собирается написать, пожить его жизнью, изучить его дело…

— Сидя на веранде после сытного обеда под восхищенными взглядами этих самых героев? — иронически спросил Чердынцев.

— Почему же? Когда она писала о физиках, она полгода работала лаборантом на ускорителе! — пытался защищать гостью Галанин.

— А для статьи о Большом театре поступила в кордебалет?

— О Большом театре я не писала, — мягко сказала Волошина, — но когда открыли первые школы стюардесс, надела форму и полетела Москва — Владивосток и обратно. И представьте, после первого очерка в эти школы пошли лучшие десятиклассницы…

— Не убедительно! — проворчал Чердынцев.

Ему уже не хотелось злиться. Ну, явилась и явилась. Завтра или послезавтра Галанин проведет ее по леднику, в среду с базы придет машина с продуктами, «гостью» спустят к Фану, усадят в кабину, Салим взберется под брезентовый верх и — прости-прощай! А пока — веселитесь, мальчики!

Салим выскользнул с террасы и вернулся, неся в руках по пять пиал с зеленым чаем. Как он ухитрялся это проделывать, никто не понимал и повторить фокуса не мог. Поставив пиалы перед каждым прямо на полу, снова присел к стене в своем углу.

Волошина отпила глоток, глядя куда-то вперед, и вдруг глухо спросила:

— Что это?

Пиала выскользнула из ее тонких пальцев и со звоном покатилась по полу.