Катастрофа. Спектакль

Сегодня небо над головой было почти осенним, в кошмах низких туч, и ни единая звездочка не пробивалась через тяжелую завесу. Ветер с печальным шорохом катил по бульвару сухую тополиную листву. А главное — душа больше не трепетала в предчувствии будущего. Все, что должно было сбыться, сбылось. У него нет претензий к судьбе. Судьба была слишком щедрой к нему. Все остальное зависело только от него. Если что-то не сбывалось — значит, он сам не захотел этого. Впереди — лишь количественное накопление. Ну еще десять, двадцать книг настрочит, он теперь печатает как из пулемета. И финал: Байково кладбище. Может, оценят хотя бы за количество исписанной бумаги и похорошеет неподалеку от почетной центральной аллеи. Да и Ксеня дремать не станет, обобьет пороги не одного ответственного учреждения. Если переживет его. А она переживет. Закопают над костями какого-нибудь тайного советника, получившего за выслугу лет Анну на шею и уверенного, что ходить ему с этим орденом по тенистым аллеям рая, как по Крещатику, а навстречу все те же — начальники и подчиненные. И всё. Полное забвение. На следующий же день после похорон, после некролога. Разве что Ксеня вы́ходит юбилейный томик, бо́льшая половина тиража которого пойдет на макулатуру. И никому-то его словесная пена не будет нужна. Вторая смерть, теперь уже настоящая, писателя Ярослава Петруни. Придут новые поколения, новая жизнь, но ему, Ярославу Петруне, в ней не достанется места. Будут другие, кто не менял слова на медяки, кто плечом к плечу с народом честно строил новый мир, кто отстаивал идеалы, а не себя, кто писал не чернилами, а кровью, сердцем, жизнью своей писал, кто…

Троллейбус проплыл в ночь, и Ярослав метнулся через дорогу. Шофер такси нажал на тормоза, проехал юзом, ругнулся вслед Петруне. Его ждет Маргарита. Маргарита. Маргарита.

Единственное, ради чего еще стоит жить.

По лестнице бежал. Через две ступеньки. Маргарита. Маргарита. Маргарита… На втором этаже уже погасили свет. В холле, за занавеской, спали, кто-то высвистывал носом, ну точно иволга на даче. Сердце выскакивало из груди, когда переступал порог номера, залитого ярким светом, — были включены все люстры и бра на стенах и даже лампочка в прихожей. Что, если она не дождалась и ушла? Катастрофа. Конец света. Дым плавал в гостиной вокруг люстры белесым облаком. А Маргариты не было. Ярослав привалился к косяку двери. Ноги стали тяжелыми, неподъемными, будто в валенках, набрякших водой. В этом люксовом номере, в клетке-люкс — один. Скорпион в огненном кольце — запомнилось с уроков зоологии. Он сам разложил вокруг себя хворост и поджег. Акт самосожжения. Во имя того, кто родится на духовном пепелище. Если родится. Но он — не хочет. Он — боится. Состояние, когда чувствуешь себя падающим самолетом, разваливающимся в воздухе. Потащился через гостиную, стукнулся коленом о журнальный столик, перевернул пепельницу с окурками. Наконец — дверь в спальню, завешенная портьерой. Дернул: Маргарита в платье и туфельках лежала на кровати. Конечно, куда ей деться. От него. От Ярослава Петруни. От писателя Петруни. Опустился на колени перед кроватью, взял ее руку в свои, поцеловал:

— Прости, принесла нелегкая старого знакомого, пришлось провожать.

— Я боялась, что заглянет дежурная. И выйти боялась, все время кто-то ходил по коридору. А теперь меня не пустят в общежитие, комендантша уже закрыла, у нас — до двенадцати.

— Боже, что ты говоришь! Я так ждал этой ночи! Пусть она будет наша!

— Только вы меня не трогайте, хорошо? Ложитесь в гостиной. Поговорим немного и заснем. Когда рассветет, я уйду и будить вас не стану.

— Не хочу этого слышать, не хочу! Ты еще молода, ты не понимаешь, как в жизни мало подобных минут. Может быть, я ждал такой вот ночи все свои сорок лет. Если бы не ты, я не приехал бы на премьеру. — Он захлебывался, сыпал словами, как горохом, он почти верил в то, что говорил, целовал ей руки, грел дыханием ее тело через ткань платья. — Нужно прожить столько, как я, чтобы понять: ничто не имеет цены, кроме…

— …секса, — Маргарита засмеялась, будто стеклянные шарики рассыпала, холодно.

— Кроме любви! Не смейся над самыми святыми человеческими ценностями, жизнь мстит. Кроме единения душ на самой высокой орбите чувств!

— Уберите же, прошу вас, руку с моего бедра! И не жуйте мне мочку уха. Неужто наши души, Ярослав Дмитриевич, не могут соединяться как-то иначе? Или только старым способом?..

Он резко поднялся с колен, отошел к окну, закурил, нервно чиркнув зажигалкой, голос глухой, обиженный:

— Вы невозможны. Но ваш холодный скепсис… не погасит моей любви.

Прижался лбом к оконному стеклу, зажмурил глаза: почему жизнь так беспощадна к нему?