Катастрофа. Спектакль

— Я не смеюсь, я тебе так благодарен. Ты гениально почувствовала, я не способен был никого любить, кроме себя. Но теперь я стану другим, и ты мне поможешь. Настоящим писателем, таланта мне не занимать, и когда-то о нашей любви напишут книгу, биографы завистливо станут фантазировать, не поскупятся на многоточия, а мы назло им и всему свету будем любить друг друга чисто, честно. Как духовные брат и сестра. А с Бермутом я завтра рассчитаюсь за услуги и скажу: прощай, дед, на веки вечные, не хочу больше тебя ни видеть, ни слышать. Теперь давай немного поспим. И сигареты выкину, чтоб ими тут и не пахло. Конечно, поначалу будет очень тянуть, но силы воли у меня хватит. Ну, бай-бай, моя Маргарита. Завтра о многом надо подумать. Начать все сначала — заново родиться…

Было приятно засыпать, зная, что проснешься другим человеком. Все, что есть в тебе плохого, бесследно сгорит, а на пепелище зазеленеет молодая поросль. Так засыпал он в детстве, решив, что завтра станет отличником и поведение станет образцовым, и ни с кем в классе не будет задираться, и все-все его полюбят, даже учителя, которым он досаждал на уроках посторонними вопросами, даже мачеха. И Ярослав уснул, отгороженный от всего дурного ласковыми женскими ладонями, которые пахли французскими духами и сигаретным дымом.

Проснулся под утро — уже серело в окнах. Вырвался из сна, как из ловушки, сердце колотилось в груди, все тело сотрясала дрожь, выступила испарина. Маргарита гладила его по голове, как маленького:

— Что с тобой, Славик? Ты так кричал во сне.

— Обними меня, обними. Такое безумие приснилось. Какое-то кладбище, вроде бы наше, пакульское, послевоенное, потому что без крестов, кресты в войну в печах пожгли. И такое огромное — как поле. А я по самую грудь в яме и — выкарабкиваюсь. Сдуреть можно, такой вдруг кошмар. И страшный шум, вроде с того света, а мертвые меня хватают. Обними, пожалуйста, обними… Чувствуешь — весь дрожу.

— Ничего, сон этот к добру. Было плохо, а станет хорошо, выкарабкаешься. Меня бабушка научила сны разгадывать.

— Обними, — повторил он уже нежнее, всем телом прижимаясь к Маргарите, стремясь к ее живому теплу от могильного холода сна. Рядом с Маргаритой и его тело оживало, кровь пульсировала быстрее, зажигалась огнем. Жить, жить! Жить каждое мгновение, выпавшее тебе, ведь впереди ничего, только могильный холод. Он еще сильный, полон желаний. Еще женщины в его руках покорны, как воск. А женщины — это и есть жизнь. Настойчиво приподнял подол Маргаритиного платья.

— Не надо, ну прошу вас, не сегодня, — отстранилась Маргарита. — Вы все снова испортите.

Но когда Ярослава охватывало желание, остановиться он не мог.

И только когда все кончилось и пришла вялая трезвость, приходившая к нему всегда, когда он любил так, как сегодня, не любя женщину, а только желая ее тела, Ярослав, в изнеможении откинувшись на подушку, пожалел о случившемся. В школе он решал стать отличником и образцовым учеником чуть ли не каждый понедельник, но приходил понедельник — и ничего в его жизни не менялось. Нащупал на столике сигареты, зажигалку, закурил.

— Вы же бросили курить с сегодняшнего дня… — донесся из серых предрассветных сумерек отчужденный, насмешливый голос Маргариты.

Ярослав молчал, жадно глотая горький, но казавшийся таким спасительным дым.

(А что он может сказать, мой Ярослав Петруня? И что могу сказать я? Герой мой пробежал круг и снова потащился по своим следам. Уже в который раз. А с героем — и я, настоящий Ярослав Петруня. Не так надо было писать. Кому это нужно, длиннейшее описание целого дня и половины ночи? Скукота. Все. Я — литературный импотент, не способен довести до ума ни одной вещи, не романы, а длинные, заунывные вопли. Вступление к вагнеровскому «Тангейзеру». А надо было начинать с мальчика под скирдой, с книгой на коленях, на полоске пакульского поля, с дядьки Калайды надо бы начинать. И я снова и снова мысленно возвращаюсь на сжатое поле, где пасется моя Рохля, где золотится в предзакатном солнце скирда и я — с книгой, и дядька Калайда, воспоминания о котором я так тщательно вычеркивал из своей памяти.

Начинаю сначала.

Если бы можно и жизнь вот так — начать с первой страницы! Судьба, дай мне силы.)

Книга третья МАЛЬЧИК С КНИГОЙ