Катастрофа. Спектакль

И вот я стою у могилы матери. Куст сирени в изголовье. Думать бы о чем-то значительном, но ни о чем таком не думается. А может, нужно не думать, а чувствовать. А что надо чувствовать? У материнской могилы, о которой, когда вырастешь, даже знать не будешь толком, где она. И карточки матери я так и не найду, хоть фотографировалась она до войны со своим передовым звеном. Буду ходить по селу от хаты к хате, но поздно уже искать довоенные фотографии. Думай о лирическом. Лирическая грусть. Лирическая грусть у могилы матери — это понял и одобрил бы даже Бермут, сентиментальный, как все мы, украинцы. Бермут в подпитии поет, бренча на гитаре, нежные украинские песни. Народные, конечно. Лирический этюд — сирень на могиле матери. Цикл этюдов. В своем новом цикле этюдов Ярослав Петруня затрагивает тему любви к матери…

Током ударило. И шелуха слов спала с души. Оголенная душа снова чувствовала. «Здесь покоится тело Ульяны М. Петруни» — вырезал стамеской отец на кресте. Лицо мамино забыл, помнил руки. Гремит в небе, где солнце спать ложится, немец подходит — тревожно гомонят женщины, и он на материнских руках, жмется к груди, к материнскому телу, теплому, любящему, единственному во всем мире, таком неуютном, таком сердитом, грохочущем. Нет уже материнского теплого тела, давно слилось землей. Стать снова маленьким, прижаться к ее груди: защити, спаси, посоветуй, как жить! Впрочем, не надо совета (если бы и жива была, не поняла бы: хорошо устроился в Киеве, есть квартира, есть хлеб и к хлебу, что еще нужно человеку?..). Но тепло-то — нужно. Недолюбили его маленьким, недогрели. А если душа в детстве тепла недобрала, всю жизнь будет зябнуть.

Оглянулся: нигде никого, только кресты вокруг да солнце уже багровеющее. Мальчик под скирдой не отрывает глаз от книжки. Я опустился на колени, коснулся ладонями заросшего травой холмика под сиреневым кустом. Минет лет десять или больше, пока я вырасту, что-то пойму в этом мире и буду искать могилу матери. К тому времени крест упадет, могила осядет, затеряется, и от матери останется на земле один след — я, Петруня Ярослав.

Из-под травяного покрывала земля дышала в мои ладони холодом.

Венец земной жизни.

И я вспомнил. Еще мальчишкой, таким, как под скирдой, с книжкой на коленях, мечтал: где-то когда-то, через тысячу лет, такой же мальчик будет пасти свинью на жнивье и читать мою книгу, и через тысячу лет я заговорю с ним с ее страниц и скажу, что жил, думал о будущем, чувствовал красоту неба, и земли поднебесной, и каждого цветка, и каждой паутинки в росе, но для этого надо построить из слов, напечатанных на бумаге, мост через тысячу лет — от себя, от своего поколения к мальчику, что будет жить после меня…

Мальчик с книгой ощущал реку времени, неостановимо текущую через нас, и наивно стремился перейти ее, поспорить со смертью, с граничностью земного бытия.

А когда он вырос, этот мальчик, и стал нынешним Ярославом Петруней, известным, талантливым и т. д., насытился, оброс жирком, — он перестал ощущать течение времени, как перестаешь ощущать теплую воду, когда лежишь на спине, раскинув руки-ноги, наполнив грудь воздухом, убаюканный, счастливый переживаемым мигом, и вода, мягкая, ласковая, нежная, несет тебя от невидимых берегов, от живых голосов, которые ты не слышишь, потому что закрыл глаза и заткнул ватой сытого покоя уши, а видишь и слышишь только себя, в ласковой воде, которая пестует твое разомлевшее тело…

И ты вырабатываешь мертвые слова.

А если мальчик, тот, который появится через тысячу лет, так же будет мечтать о встрече со мною на мосту через реку времени, на мосту, построенном из моих слов, и сегодня он разочарованно наблюдает за мной со звезд, или куда там течет время; в фантастических романах машина времени движется по вертикали, и счетчик отсчитывает столетия, как в современном лифте — этажи. А может, он, мальчик из будущего, хотел встретиться на мосту, который я должен сложить из честных слов, с моей матерью, все сорок прожитых ею на земле лет не разгибавшей спины — то с тяпкой, то с серпом; даже в мыслях не заносилась она в такое далекое будущее, но трудом своим готовила его, и с моим отцом, и с дядей Артемом, и со всеми теми, кто лежит под зелеными волнами безымянных могил, и возможно, что-то важное не произойдет в далеком будущем, на крутой амплитуде времени, по которой трудно восходит род человеческий, не произойдет потому, что Ярослав Петруня не возвел мост из страстных и правдивых слов в полную силу своего таланта, наплодив слов мертвых?

Опустив голову, Ярослав Петруня ушел с кладбища.