Катастрофа. Спектакль

«Рецензия на роман Миколы Гужвы «Катастрофа».

Автор, несомненно, человек способный. Это истина, и у каждого непредубежденного читателя она не вызовет сомнений. Но одновременно надо признать, к сожалению, другую, уже более горькую истину: книги как таковой еще нет. Нет цельного, общественно значимого, интересного художественного полотна. В чем причина творческой неудачи способного автора? Прежде всего, как я полагаю, Микола Гужва несколько сгустил краски, изображая духовную жизнь нашей провинции, он сконцентрировал свое внимание не на самом главном, основополагающем в нашей жизни, не подчеркнул оптимистического начала наших трудовых будней. Отсюда — излишне пессимистический общий настрой произведения, вопреки в целом верной и довольно четкой позиции автора — активному осуждению воинствующего индивидуализма.

Затем — фрагментарность произведения. В романе, скорее повести, нет организующего сюжетного стержня, который стал бы мощным стволом стройного древа художественности. Произведение распадается на отдельные картинки, «зарисовки», порой довольно колоритные, но ни внешне, ни внутренне не связанные друг с другом. Для романа нужен сюжет — это аксиома, на сюжете держалась и держится всякая проза.

Отсюда — от бессюжетности — невозможность усвоения романа массовым читателем. Массовый читатель «Катастрофы» Миколы Гужвы не примет. Массовый читатель «Катастрофу» даже не прочтет. Тогда позвольте спросить автора: а для кого же вы пишете, уважаемый товарищ Гужва?

Вывод. К большому сожалению, приходится констатировать, что художественного произведения пока нет, есть только неплохой материал для него. Считаю, что роман надо писать заново. Подчеркиваю: автор — человек способный и в будущем от него можно ждать творческих неожиданностей, порой даже приятных. Удачи ему!

Иван Загатный».

Не скажу, чтоб меня порадовала эта рецензия. Все же отказ. Но обрадовало другое: внимание, с которым он ко мне отнесся. Не забыл-таки Иван Кириллович наших тереховских вечеров, даже на такие вершины взобравшись. Человеком остался — и это главное. Жизненный успех не вскружил ему голову, как некоторым. Несмотря на все — великое вам спасибо, товарищ Загатный, и за вашу доброжелательность к молодому автору, и за точные ваши замечания.

И как забилось мое сердце, когда увидел под всеми этими бумагами еще одну папку. Тот же нервный почерк, даже более нервный, чем в предыдущем письме Загатного, отдельные слова я едва разбирал — совсем как в Тереховке давно прошедшей, во времена неспокойной Ивановой молодости. И было в этой пачке аж двадцать девять густо покрытых головоломными строчками страниц. Начиналось это послание такими словами: