Категория трудности

Будь это не так, я бы сказал: Родимов и Тур никого не ущемили, никого не подвели. Они прикинули свои силы и, соизмерив их с предстоящими трудностями, решили, что это им не годится.

Будь это не так, я бы сказал: они поступили честно и мужественно, ибо не боялись кухонных осуждений, вообще не заботились о том, что о них подумают. Они не стали насиловать свои души ради позы бесстрашных героев. Это и есть трезвость – лучшее из человеческих качеств.

Они пошли вниз, мы – вверх. Вернее, из тех, кто решил пробиваться к вершине, отправились пока только мы с Кавуненко. В этом и был смысл нашей новой восходительской тактики. Я говорю «новой», хотя восходителям этот прием известен, в истории альпинизма он применялся. И все же мы не скопировали «велосипед», а изобрели его – перебрали десятки сложных, громоздких, трудноприменимых, неточных вариантов, пока не отобрали единственный, наилучший, оптимальный. Что поделаешь, если он оказался «велосипедом»?

Я говорю об этом подробно, потому что считаю обязанным подчеркнуть важный рубеж в жизни альпиниста: если его начинают заботить больше вопросы стратегии и тактики, чем техники, значит, к нему пришла восходительская зрелость.

Итак, мы с Кавуненко отправились вверх, а связка Студенин – Безлюдный осталась на биваке. Метод заключался в том, что мы должны были обработать участок маршрута, включая ледовую доску, подготовить его к восхождению и вернуться вниз, с тем чтобы на другой день со свежими силами подойти к следующему участку. Тем самым, во-первых, не подвергалась опасности вторая двойка (я уже говорил, что из-под ледорубов верхней связки летят осколки, которые могут поранить нижних), во-вторых, мы работали налегке – рюкзаки остались в пещере – и, в-третьих, к наиболее сложному участку (предвершинному гребню), следовавшему за ледовой доской, подходили с приличным еще запасом сил.

В тот день обработали двести метров доски. Лед сейчас еще крепче, чем в прошлом году. На ледовый крюк приходилось не менее 250 ударов молотка. В тот раз, прежде чем крюк входил по головку, мы колотили по нему около двухсот раз. Летом для этого достаточно 50-60 ударов.

Мы взяли с собой кусок красной материи и, чтобы отличить собственные крюки от чужих, маркировали их красными ленточками – они бросались в глаза еще издали. На другой день мы отправились на два часа раньше второй связки и с соответственным интервалом вышли на гребень.

Двигались медленно, осторожно. Это можно сравнять с прохождением бума, который соорудили в двух километрах над землей, с той разницей, что гребень в отличие от горизонтального бума имеет наклон.

Когда-то меня удивляло: как это оркестранты, уткнувшись в ноты, умудряются видеть дирижерские руки? Уж не третий ли глаз у них на виске? Теперь я и сам стал обладателем этого височного зрения. Зрения, которое питается нервной энергией и пожирает ее без остатка.

Сейчас я крушу айсбайлем снежно-ледовое лезвие гребня, вбиваю страховочный крюк, глядя, естественно, на руки, но зорко слежу за партнером, который находится метрах в пятнадцати от меня. Ни на секунду нельзя прервать эту визуальную связь. Если Кавуненко сорвется вправо, в то же мгновение я должен броситься влево. Не вовремя взятая нота в оркестре резанет любителям музыки слух. «Нота», не вовремя взятая мною, будет стоить нам жизни.

Гребень проходится медленно. То и дело попадаются распростертые, белые, как у чайки, нависающие над пропастью крылья – снежные карнизы. Увы, гарантийного паспорта на прочность к ним не дается. Каждый раз ждешь, что он уйдет у тебя из-под ног. Есть места, где по гребню идти и вовсе нет никакой возможности. Тогда мы спускаемся на несколько метров вниз и идем по стене. На высшую точку северной башни мы поднялись все вместе. Но это была только часть траверса, и радоваться рановато – нужно еще спуститься по южному склону, пройти перемычку и подняться на южную вершину. Погода испортилась – поднялся ветер, пошел снег.

Для любования панорамой нет ни времени, не условий. Оставив записку, мы тут же спустились на перемычку, вырубили под склоном ледовую площадку и разбили бивак.

Альпинисты называют ушбинскую перемычку трубой. Даже в хорошую погоду по ней гуляют сильные, переменчивые, вихрящиеся ветры. В плохую здесь ад. Она мрачна, как темная подворотня. От одного взгляда на эту «архитектуру» ноги изменяют, как при первом прыжке с парашютом. Мне никогда не встречался гребень с такой уймой карнизов. Самые страшные из них – иксообразные – расходятся крыльями влево и вправо и напоминают верхнюю часть латинского «Х». Они вставали перед нами иксами, игреками в уравнении со многими неизвестными. Не зная, где лучше, безопасней пройти их – слева или справа, – мы в конце концов шли наобум по предполагаемой середине. Но ложбинка меж крыльев может быть смещена от вертикальной оси гребня, правое крыло могло отрастать от левого или наоборот, и тогда достаточно малейшей нагрузки, чтобы весь этот икс рухнул.