Катерина

Это единственное слово приизвело магическое действие. Женщина закрыла лицо руками и разразилась рыданиями. В это мгновение я особенно ясно осознала, что вот уже два года эти дети — мои сыновья, я их усыновила, и никто не сможет разорвать эту скрытую связь.

Тем временем женщина превозмогла рыдания и стала рассказывать:

— Я ходила пешком из деревни в деревню. В конце концов евреи сжалились надо мной и наняли для меня этих двух русинов, чтобы они нашли детей. Я им не верила, но они все-таки сумели найти.

Я почувствовала слабость и от этой слабости сказала:

— Дети молились по утрам.

— Спасибо, я благодарна тебе от всего сердца, — рассеянно откликнулась она. — Значит, они молились, ты говоришь?

— Да.

— Слава Богу, не все так черно, — на миг страх исчез с ее лица. — Тяжело ходить пешком от дома к дому, — продолжала она. — Ноги мои распухли. Но есть вещи, которые важнее, чем собственная жизнь, и человек время от времени обязан себе об этом напоминать. Не раз я говорила себе: «Дай этому усталому телу немного покоя». Слава Богу, я преодолела это искушение… Чем дети занимались все время?

— Играли на улице.

— И ты ничего им не говорила?

— Что было говорить….

Про себя я уже знала, что судьба детей предопределена. Не спастись человеку от волчьих лап, а эти два русина почище волков, из чащи с пустыми руками не вернутся. Но втайне, да простит мне Господь, я радовалась мужеству мальчиков — это был знак того, что кое-что свое и я в них заронила.

— Где же они? — вскинулась женщина. — Тебе ведь знаком этот лес?

Я преодолела отчужденность и вгляделась в нее повнимательнее. Ей было около сорока. Редкие волосы. Две розоватые складки через весь лоб. Видимо, когда-то она была крепкой, а теперь едва стоит на опухших ногах.

— Роза нас покинула, — бормотала она. — Праведность ее защитит детей. У меня нет больше сил тащиться с места на Опустился вечер, но небо оставалось светлым. Закатный огонь пылал в кронах деревьев.

— Где же они? Я — их тетя. На мне лежит долг. Почему они от меня убегают? Я ведь не чудовище….

«Не беспокойтесь, они найдут их», — собиралась я сказать, но в этом уже не было нужды.

Отрывистые, сдавленные крики донеслись со стороны леса. В считаннные секунды крики превратились в детский плач.

Русины вышли из леса, высоко поднимая свою добычу — словно кроликов. «Сукины дети!» — донеслось до моих ушей, прежде чем бросили они мальчиков на дно своей телеги. Женщина, очнувшись, побежала им навстречу с какой-то суетливой поспешностью, как человек, которому сообщили о несчастье. Русины стояли рядом с лошадью, всем своим видом выражая удовлетворенность и в то же время некое пренебрежение.

— Где дети? — спросила я упавшим голосом.

— Здесь. Мы отправляемся в путь.

Женщина, вцепившись в борта и помогая себе всеми четырьмя конечностями, взгромоздилась на телегу. Русины расселись по местам и, не произнеся ни слова, взмахнули бичами. Дюжие кони тронулись с места, и тьма поглотила их.

Я рухнула, словно строение, под которым разверзлась земля….

С трудом дотащилась я до дома. Тело мое отяжелело, и силы покинули меня.

Глава восьмая

На следующий день я поднялась, уложила нехитрый свой скарб и немедля отправилась в путь. Ветер, в котором уже ощущалось приближение осени, набирал силу, но небо оставалось ясным.

Все, что случилось за последние сутки, словно стерлось из моей памяти. Тело казалось пустым — как после пьяной ночи.

Полдень. На небе ни облачка. Я присела под деревом. Щенок увязался за мной. Я забавлялась, играя с ним. Я собралась было спуститься к реке и выкупаться, но раздумала, поднялась и направилась к большаку.

Позже, когда вечер раскидывал свои холодные тени по полям, я снова увидела, словно в театре, двух высоких русинов, которые подкрались незаметно и стояли во дворе. И женщина тоже предстала предо мною — грузное ее тело, опухшие ноги. И я услышала повторяющийся вопрос: «Кто научил тебя идишу?» Наконец, не сдержавшись, я сказала, что ничто еврейское не чуждо мне. Она, видимо, почувствовала, что я рассердилась, и прекратила расспросы…

В ту же ночь я сидела в «Полевой мыши», глотнув пару стаканчиков. Улицы были освещены, как в тот первый день, когда я пришла в город. Я устала, пальцы мои дрожали. Люди здесь — новые. Пьянчуги, которых я знала, исчезли, их место заняли другие. Выискивая знакомые лица, я заметила Марию, мою двоюродную сестру. Я не видела ее целую вечность. Она не переменилась: все тот же наглый взгляд, все та же переполняющая ее сила жизни. Я обняла ее, и вдруг все мои обиды проснулись и встали передо мной. Мария, наверно, ощутила горечь моих утрат, она прижалась ко мне, поцеловала и тут же объявила:

— Царский ужин на двоих!

— Ты где сейчас?

— У евреев.

— Мне трудно работать у евреев больше месяца.

— Почему?

— Они меня раздражают.

С самого детства, когда наступали для меня трудные времена, Мария всегда была рядом со мной. Опасности она отметала. Она прыгала с моста в реку, скакала на лошади, водила плоты, любила орать во весь голос: «Сукин сын!» Уж если что взбредало ей в голову, она без колебаний воплощала это в жизнь.