Катерина

— О чем тут думать, — отмахнулась я, завершая разговор.

Женщина, моя ровесница, рассказала, что уже шесть лет находится она в этой тюрьме, и еще остается ей сидеть целых семнадцать.

— За что ты сидишь? — спросила я и тут же пожалела об этом.

— За то, что плеснула кислотой, — ответила она и улыбнулась странной улыбкой.

До своего замужества она толю долгое время проработала у евреев. Я тут же увидела, что годы, проведенные у евреев, вспоминает она добром. Как и я, поначалу она работала у тех, кто соблюдал все заповеди, а затем — в городе, у тех, кто от религии отошел.

— То были самые лучшие мои годы, — сказала она, и слезы проступили у нее на глазах.

Так началась наша дружба. Звали ее Сиги. Зимой, в холодных сумерках, мы вспоминали праздники Ханука и Пурим, весной — Песах и Шавуот. В Судный день она покрывала голову платком и постилась. Если бы не тот ловкач, что соблазнил ее, она осталась бы среди евреев на веки вечные.

Так, чудесным образом, открылся мне таинственный подземный ход, которым вернулась я к своим близким. В один из вечеров увидела я Генни. Она знала, что со мной стряслось и как я сюда попала. Я сказала ей, что в сердце моем нет раскаяния. Я готова к долгому пребыванию в тюрьме и не тешу себя никакими иллюзиями.

— Откуда у тебя такая уверенность? — спросила Генни, и голос ее был таким, как прежде.

— От матери, — ответила я без колебаний.

— Странно, — сказала Генни, — ведь когда-то ты не любила свою мать.

— Я не умела любить ее.

— А теперь ты любишь ее?

— Теперь она во мне.

Только произнесла я эти слова, тьма окутала светлое видение, и я провалилась в пропасть.

Глава двадцать первая

Работа пожирает день, а холод бесконечно длит ночные часы. Но все-таки каждое утро я подымаюсь и встаю в строй. Способность переносить страдания не имеет границ.

Иногда я замечала те перемены, что происходили в моем теле. Ноги мои распухли, на тыльной стороне кистей рук вздулись синие вены, но боли я не ощущала. Я работала с утра до ночи. Ночью вставала и говорила себе: «Еще один день», мысли мои ссыхались и съеживались, словно голова моя стала тыквой.

— Ты была замужем? — спросила меня Сиги.

— Нет, но у меня был ребенок.

— Ты поступила правильно.

Со временем она рассказала мне о своих первых днях у евреев, как она их боялась, как поборола свой страх. В первую же зиму заболела она воспалением легких и была уверена, что ее тотчас же выгонят. Но евреи ее удивили — они заботились о ней. В то же лето встретила она Герца Рейнера, студента из Лемберга, молодого нерелигиозного еврея, который ухаживал за ней с нежностью, внушающей страх.

— А ты не хотела бы к ним вернуться?

— Хотела бы…

Сиги была крупной и сильной. И много было в ней противоречивого.

— Я люблю евреев, — бывало, говорила она, — но как жаль, что они — евреи. Если бы они не были евреями, я любила бы их еще больше. Они — особые существа. Мне нравятся их прикосновения….

— Ты бы вышла за Герца Райнера? — дернуло меня за язык.

— Это — другое дело. Женщина должна венчаться в церкви. Мы — грешницы и любим молодых евреев, но церковь их не любит. Выходить замуж мы должны за себе подобных.

— Значит, ты их не любишь.

— Я — из русинов, милая, рождена была русинской женщиной. Евреи — это совсем другое племя. Мы можем им удивляться, спать с ними, любить их, проклинать, но только не жениться. Мы — другие. Что поделаешь, это не наша вина. Такими сделал нас Создатель.

Я любила Сиги. Не обо всем я с ней говорила, но чувствовала, что связаны мы с нею воспоминаниями, исполненными и тепла и греха, к это чувство словно давало нам некое тайное преимущество. Мы больше ни с кем не говорили об этом, да и между собой говорили редко, но обе мы радовались нашей дружбе.

По ночам здесь много разговаривают. Бывают ночи, что уносят куда-то вдаль, и разговоры тогда — о безответной любви. Иногда по ночам вспоминают жестоких и злых родителей, иногда — братьев и сестер. Но бывает, что все разговоры — только о евреях, и эти ночи — самые бурные. Все мы работали у евреев, а есть и такие, что из поколения в поколение служили в одной и той же еврейской семье.

Красть у евреев — это ремесло, и могут пролететь годы, прежде чем обучишься ему. Не так-то просто украсть у евреев, они внимательны и осторожны, но если сбить их с толку, то все возможно. Проходят год-два — все их секреты известны: когда они молятся, когда занимаются любовью… В праздники они все в синагоге, и тут-то самое время порыться в ящиках. «Красть у евреев — это особое удовольствие, почти такое же, как спать с мужчиной», — заявила одна из женщин, чем всех насмешила. Любовные шашни с евреями — одна из излюбленных тем. Мнения на этот счет расходятся. Одни считают, что любовь евреев не знает себе равных, они чисты, нежны, и никогда не станут издеваться над женщиной. Другие же полагают, что евреи ведут себя слишком уж утонченно. Ласки и нежный шепот — это не то, чего хочет женщина, — ей подавай дикое животное.