Катерина

В ранние утренние часы я руками вырывала свеклу из земли. Мимо проносились длинные товарные составы. Заключенные встречали их радостными криками: «Смерть торговцам! Смерть евреям!» Они все знали. Их чувства были обострены. Они сидели в тюрьме, но знали все, что происходит вокруг. Сколько евреев уже отправили и скольких еще отправят. Каждый состав вызывал у них бурную радость, и по ночам они пели:

Наконец-то сжигают убийц Господа нашего.
И запах гари — как аромат благовоний.

Это громогласное пение раздавалось до поздней ночи. Надзирательницы позволяли им горланить, словно не замечая нарушения порядка. И они пели с воодушевлением, как поют на Рождество, с топаньем и гиканьем.

Я, о Великий Боже, беспокоилась только о себе. Была уверена, что эта розовая болезнь, такая беспощадная, доконает меня. Это беспокойство заполняло все мое существо.

Сегодня, когда я думаю о том, как слепа я была тогда, о том, что, кроме себя, я ничего не замечала, стыд съедает меня. Но тут же добавлю: именно тогда я нашла свой путь, который –199заново привел меня к Псалмам. Я прикипела к святым словам и молилась долгими часами. Стихи Святого Писания успокаивали мои страхи. Да простит мне Господь эту эгоистичную молитву…

День за днем мимо нас шли составы. Бе было больше никакого сомнения, что смерть совсем рядом с нами. Во дворе стояли оставленные без надзора телеги, доверху груженные всякой одеждой, но никто в ней не нуждался. Сырость разъела ее, в течение нескольких дней она превратилась в бесформенную груду тряпья. Во время свиданий уже приносили не одежду, а золотые украшения.

В обед Сиги подошла ко мне и сказала:

— Трудно мне выносить твое молчание, Катерина. Не так уж много лет прошло с тех пор, как мы были подругами. Почему же ты меня отталкиваешь? У меня ведь никого нет на всем белом свете.

— Я не сержусь на тебя.

— Почему бы тебе не вернуться к нам в барак? Ведь вдвоем легче, чем в одиночку. Одиночество разъедает душу.

— Я должна остаться наедине с собой. Сидеть тихо и залечивать свою рану.

— Переходи к нам. Ты нам очень нужна.

— Спасибо, Сиги.

— мы ведь отвечаем друг за друга, правда?

— Да. Я сказала то, что она хотела услышать. Сиги очень постарела за последние два года. Ее лицо, полное некогда и страсти и веры, увяло. Когда придет день ее

— 200освобождения, она не будет знать, что ей делать со своей свободой. Лицо ее стало подобным тюрьме — та же бесцветнось, то же запустение. Здесь она еще поет по ночам, но на свободе не сумеет рта раскрыть. Не удивительно: все родственники бросили ее, даже дочки не навестили ни разу.

— Ты думаешь о евреях? — удивила она меня.

— Верно. А откуда ты знаешь?

— Ты не должна думать о них. Такова их судьба. Так захотел Господь.

— Понимаю.

— Нам запрещено спрашивать, что вверху и что внизу. Ты понимать?

Глава двадцать восьмая

Наступили теплые, светлые дни, и нас перевели на уборку кукурузы. Болезнь покрыла лицо мое густой сыпью, и все сторонились меня. Старшая надзирательница выделила мне в поле отдельную делянку — чтобы я ни с кем не сталкивалась. После целого дня работы я возвращалась одна, а за мной — на приличном расстоянии — следовали надзирательницы. Если бы я не совершила убийства, меня бы, наверняка, освободили. Людей, пораженных заразной болезнью, обычно выпускали из тюрьмы, но к убийцам относились со всей строгостью закона.

Только Катерина, та, что из моего села, осмелилась приблизиться ко мне. Я сказала ей, что боли не так уж сильны, и я вполне могу с ними справиться. Это неприятнось, которую можно преодолеть. Я была рада тому, что смогла найти нужные слова. Катерина опустила голову, словно я прочитала ей стих из Священного Писания.

Бедняжка София, которую я избила, крикнула издали:

— Катерина! Я тебе все прощаю. Даст Бог, мы еще увидим тебя здоровой среди нас.

Она повязала голову большим деревенским платком и была похожа на забитую служанку.

Ночи стояли жаркие, воздух казался густо спрессованным, дышать было нечем. Как черные змеи, извивались в долине длинные железнодорожные составы. Заключенные не стояли больше у решеток и не кричали: «Смерть торговцам! Смерть евреям!» Теперь уже не было сомнений, что после того, как погибнут все евреи, нас освободят. Надо только терпеливо дожидаться их смерти. Немного их осталось, и этих, немногих, увозят нынче поезда. Сквозь щели и трещины в стенах ловила я обрывки разговоров и перешептывний. Теперь в них сквозило не злорадное веселье, а напряженное ожидание. Насколько были верны их предположения — я узнала позднее.

И в то долгое лето я была попрежнему отрезана от своих близких. Всеобщее отчуждение и моя болезнь окружили меня плотным кольцом. Огонь, затаившийся в моих костях, пожирал меня — клетку за клеткой. В распухшем теле душа моя усыхала день ото дня.

По ночам врывались в мои сны мощные языки пламени, истребляя мою плоть. Не однажды была я на краю гибели, но всякий раз открывался мне путь к спасению.