Катешизис

Мать её была жесткой, деспотичной стервой. Которая могла тушить окурки на спине дочери, за то, что та смотрела «слишком своенравно». Отец - безвольным, давным-давно улетевшим и не желающим возвращаться человеком. Одним словом – художник. Ежедневно, его творения видело полгорода. Это были киноафиши показываемых местным небольшим кинотеатром лент. Ему, конечно же, хотелось чего-то большего. Дома он почти не ночевал, всё время пропадал в своей мастерской. Творил. Но эти его картины, кроме дочери никто не видел. Не Наташи, другой, от первого брака. Часто, в поисках окрыления, он тянулся за бутылкой. Крылья не вырастали, а алкогольная зависимость, в итоге, стала пожизненной спутницей. Была ещё бабка, мамина мать. Та звала к себе внучку, когда в доме нужно было убраться, постирать, приготовить еды. Часто путала или вовсе забывала внучкино имя, но всегда, после проделанной Наташей работы, давала девочке рубль, а то и три, на мороженное. Наташа брала деньги молча. Дома складывала в коробку из цветных открыток, склеенную, и обшитую по граням синими шерстяными нитками. Деньги откладывала на побег из дома. Рассчитав, сколько она сможет заработать, к тому времени, когда ей исполнится четырнадцать и, без сопровождения взрослых будет разрешено сесть в поезд, девочка каждый вечер ложилась в постель, мечтая о том, как уедет в самостоятельную злую и трудную, но свою собственную жизнь. Она не позволяла себе взять денег из копилки, даже когда во рту было, кисло-кисло от жизни и детская природа просила купить хотя бы молочное мороженное за десять копеек. Влачились годы. Наташа становилась старше. Окончила начальную школу. Получила пионерский галстук. Затем прошёл четвёртый класс, пятый. Училась она отлично, хотела быть лучше всех. Сама хотела. Вопреки матери, порядочной, интеллигентной стервы от которой слышала в свой адрес только одно слово «конченаядура».

Те, кого Наташа с натяжкой называла своими подругами, вряд ли могли понять её терзания и стремления вырваться на свободу, расскажи она им о своих проблемах. Детские любови были ей непонятны. Записки мальчишек, белые танцы на чаепитиях, переживания по поводу выскочивших прыщиков – были не для неё. Конечно, виду она не показывала, стараясь удержаться в стае. Живя, в клетке, она научилась быть хищником. Детским умом она понимала недетские вещи, например, что от неё хотят и как обернуть это в свою пользу. Поц Дейл Карнеги, с его искусством лгать улыбаясь, рядом не валялся с тринадцатилетней девочкой.

Мать с годами перестала отличаться от параноидальных старушек. Отец запойно пил, умертвив себя задолго до смерти. В четырнадцать девочка решила: «Всё, хватит!», - она должна быть свободной. Но её сбережения съело жрало инфляции, а веяния нового времени требовали больших денежных вливаний. Наташа решила, что ехать в неизвестность, с деньгами, на которые едва хватит купить билет до Ленинграда – просто безумие. Сдохнуть голодной смертью, при большом желании она могла и раньше. Сейчас она хотела жить. Дышать полной грудью. Гормоны, превратившие её в женщину, требовали жизни. Жизни творимой своими руками, без побоев и ругани в свой адрес. Без психованной суки, которую нужно было называть матерью. Можно будет, полюбить какого ни будь принца, отдать ему всю себя, получив взамен обожание. Так хотелось обожания. Что бы на руках носили, заботились.

Время от времени она стала перелистывать журналы с рубриками объявлений о знакомстве. Специально их не приобретала, но всё чаще неожиданно наталкивалась на своднические объявления в самых разных местах: в школе, взяв почитать журнал у какой ни будь из подруг на уроке, дома прибираясь в кладовой, просто, стоя на остановке у киоска с газетами и разглядывая витрину с дешёвыми газетёнками, чтобы скоротать время.

Она удивлялась тому, как запросто люди идут на публикацию призывов к знакомству. Думала, что сама ни за что в жизни не подала бы такое объявление, а уж тем более не познакомилась бы таким идиотским способом. Но, несмотря на всё Наташино недоверие к таким, вещам, объявления словно притягивали её. Она начинала представлять себе каждого, чьё «пылкое» послание прочитывала в двух, трёх предложениях, с указанием (как на скотном рынке) росто-весо-возрастных показателей. Этот – лысый и глупый, тот – молоденький и стеснительный, вон там – неудачник, который упорно не хочет замечать соплей под собственным носом.

И вот наступил день, когда девочка прониклась объявлением, явно написанным для её истерзанного сердца и утомлённого разума, он высветилось лиловыми буквами перед мысленным взором четырнадцатилетнего ребёнка.

«Возьми мою любовь. Она без остатка принадлежит только тебе. Я ищу тебя вечность».

И всё. Только три предложения и никаких описаний возраста, внешности, социального положения. Конечно, Наташа понимала, что слова остаются словами. Но стремление к свободе, непонятной и неизвестно насколько нужной, ещё желание ощутить себя необходимой чьему-то сердцу, пусть даже как будто, но необходимой, возвращали её вновь и вновь к прочитанным строчкам.