Катя едет в Сочи. И другие истории о двойниках

– Я никогда не умел быть первым из всех, но я не терплю быть вторым, – процитировал Гребенщикова. Паша считал, что у БГ есть цитата на любой случай жизни. У БГ, Шекспира и Высоцкого.

Рассказ про Ясного Паша выслушал с интересом, но встретиться с ним тогда не захотел.

– Чудак какой-то, – сказал он. – Сын лейтенанта Шмидта.

Юля решила, что Зязев, наверное, прав. Мало ли странных людей в Екатеринбурге, особенно по весне, это же не повод относиться к каждому всерьёз! Но что-то не отпускало её мыслей от Ясного, ведь даже если он был настоящий аферист-авантюрист, всё равно какое-то здравое зерно в его историях имелось. И как убедительно, как ловко он складывал на ходу враньё и факты!

– Может, он тебе понравился как мужчина? – спросила подруга, которой Вогулкина открылась по чистой случайности.

– Да вроде нет, – сказала Юля. Если честно, ей никто не нравился как мужчина кроме Паши Зязева, с которым они стали в конце концов любовниками. Лет пятнадцать всё это у них продолжается.

А тогда, после памятного похода в «Штолле», Вогулкина несколько месяцев провела в сетевых раскопках – читала про Шагала, Лилю Брик и генерала Игнатьева (их два оказалось, отец и сын: оба выдающиеся). Нашлась даже заметочка про «мнимых потомков генерала Игнатьева», но у Юли дома не было принтера, распечатать заметочку сразу она не смогла, а потом та исчезла, как если бы её и не было.

Ясному Юля позвонила через пару дней, заранее страдая от того, что придётся врать. Но у Олега Аркадьевича сработал автоответчик – и Вогулкина, малодушно ликуя, скороговоркой сообщила, что интервью, к сожалению, не выйдет, так как газету, для которой планировался материал, внезапно закрыли.

Лгала она не так убедительно, как Ясной, – к тому же он-то не лгал, а привирал. Делал жизнь интереснее, чем она есть на самом деле.

А снова увиделись они в музее писателей Урала, куда Паша устроился на работу ещё до окончания университета. Юлю он с собой не позвал, там ставки для неё не было. Вообще нигде для неё ставки не было, и на безрыбье она начала потихоньку проводить свои собственные экскурсии по Екатеринбургу – рассказывала об истории храмов, о царской семье. Потом прошла курсы, получила свидетельство гида. Сделала маршрут «про художников»: Неизвестный, Волович, Брусиловский, Метелёв, Калашников… Букашкин, разумеется. Народ не то чтобы прямо валил к ней на эти экскурсии, но что-то зарабатывала. На жизнь уходило немного – об отдельной квартире, спасибо им, позаботились родители. Папа и сейчас подкидывал Юле то пять, то десять тысяч «на глупости». Но расстраивался, конечно, что она и замуж не вышла, и карьеры не сделала. Мама по-прежнему наивно верила, что дочь однажды «всем покажет», а сама Юля чем дальше, тем чаще вспоминала своего именного двойника, кудрявую мартышку из четвёртого «Б». Гадала: как сложилась жизнь у неё?..

В музей писателей Урала Юля тогда прибежала сразу после экскурсии в Храм на Крови. Была очень расстроена, потому что в храме её отчитали за то, что «отбирает хлеб у местных гидов». Хотелось, чтобы Паша пожалел, посочувствовал, но он, как назло, спешил домой: у Алёниной мамы был день рождения.

– А ты сиди здесь сколько хочешь! – Паша бросил на стол ключ от своего кабинета. – Потом оставишь на вахте. Всё, я поскакал!

Поддёрнул штаны неловким движением (для кого-то – смешным, для Вогулкиной – любимым), чмокнул в губы и был таков.

Юля осталась в чужом, но при этом невыносимо родном (ведь Пашин!) кабинете – не столько обиженная, сколько разом обессилевшая. Вокруг не было ничего интересного: это вам не иностранный фильм, где даже второстепенный персонаж имеет на рабочем столе фото любимой жены. К тому же эта Алёна, ухо окаянное, пренебрегала соцсетями, так что Вогулкина только гадать могла, как она выглядит.

Представила её с лицом своего двойника – вёрткую, большеротую, волосы бараньим руном. Отогнала видение, как муху. И уже совсем поднялась было с места, чтобы идти домой, когда в дверь постучали.

Грифельно-серый на этот раз костюм, галстук в тон, расстёгнутое длинное пальто. Губы над пиковой бородкой расползаются в улыбке.

– О! – сказал Ясной. – Теперь-то я вас точно ни с кем не перепутаю. Здравствуйте, Юлия Ивановна! – (Опять она стала Юлия Ивановна!) – А вы здесь какими судьбами?

Оказалось, что Зязев назначил Олегу Аркадьевичу важную встречу в музее и забыл о ней с той же лёгкостью, с какой на неё согласился.

– Мне нужна краеведческая справка о писателе Саливанчуке, – сказал Ясной, недовольно обшаривая взглядом кабинет.

– Сейчас всё узнаем. – Вогулкина от радости, что можно позвонить Паше на законных основаниях, кинулась за телефоном с такой прытью, что запнулась о чугунный бюстик Бажова, стоявший на полу.

И легла плашмя.

Ясной поднял Вогулкину с пола. Отряхнул от пыли. Прикосновений его пальцев Юля почти не чувствовала. Может, потому что всё болело?

– Руки-ноги целы? Ну-ка пошевелите вот так пальцами.

Осмотром остался доволен:

– Жить будете. Но с синяками. В ближайшее время.

– А вы ещё и врач, разумеется, – простонала Вогулкина.