Катилинарии. Пеплум. Топливо

Профессор (исполняет уморительное танцевальное па, кружась на одной ноге, как балерина, размахивает книгой над головой и весело хохочет). И ничего-то я не умею скрывать! Вот такой я рубаха-парень, душа нараспашку!

Даниель (морщась). Вообще-то ваше поведение с начала этой зимы – полная противоположность всему, что я слышал от вас двенадцать лет.

Профессор. А мы знакомы уже двенадцать лет?

Даниель. Да. Мне было восемнадцать, когда я впервые вас услышал. Ваши лекции казались мне средоточием человеческого разума. Когда я слушал их, мне хотелось кричать от радости, я гордился тем, что я – человек.

Профессор (исполняет антраша, все так же размахивая книгой). А теперь-то, теперь ему за это же стыдно! (Ухмыляется.)

Даниель. А вам – нет?

Профессор. Да. Но мне это безразлично. Я как Марина: мне бы только согреться, все остальное не имеет значения. Гори все огнем, как говорится.

Даниель. Марина не такая.

Профессор. Что вы знаете о Марине, Даниель?

Даниель. Одно могу сказать наверняка: я знаю ее лучше, чем вы.

Профессор (со странной улыбкой). Да?

Даниель. Между вами есть существенная разница: она страдает оттого, что превратилась в животное. А вам это безразлично.

Профессор. Ах, бедняжечка! Она страдает!

Даниель (в ярости вскакивает, выронив книгу, хватает профессора за грудки). Да, она страдает! Если вам нравится валяться в грязи – на здоровье! Но не смейте пачкать ее!

Профессор. Какой пыл! Ну просто роман!

Даниель (отпускает профессора и отходит к книжным полкам). Кстати о романах… здесь восемь штук, плюс те два, что мы читаем. У нас осталось ровно десять книг, профессор. Скоро мы сможем дать ответ на пресловутый вопрос: какая же та ЕДИНСТВЕННАЯ книга, с которой я не расстанусь?

Профессор (садится). Какие же это книги?

Даниель. Вот… у нас в запасе «Миф султана» Обернаха, «Говорящая кукла» и «Шорох шелка» Эсперандио, «Положить конец» Фостоли, тетралогия Фатернисса – как бы случайно…

Профессор. Что «как бы случайно»?

Даниель. Да, как бы случайно это единственный автор, ни одной книги которого мы не сожгли… и как бы случайно именно ему вы посвятили свою докторскую диссертацию.

Профессор. Это называется привилегия старшинства, голубчик.

Даниель. Да. Я тут перечитал первый том этой тетралогии, «Жидкое тело», и как подумаю, что вчера мы сожгли «Оцепенение» Сальбонатуса, меня всего переворачивает: если честно, «Жидкое тело» в подметки не годится «Оцепенению»!

Профессор. А я другого мнения. И напомню, что главный здесь я.

Даниель. Ну-ну.

Профессор. А впрочем, сжечь книгу под названием «Жидкое тело» – в этом что-то есть. Сожгите ее сегодня вечером, голубчик. Видите, я иду навстречу пожеланиям масс.

Даниель. Ну уж нет! «Жидкое тело», конечно, не блестящий роман, но, сами знаете, не худший из тех, что у нас остались.

Профессор. Вы опять за свое, Даниель!

Даниель. Да, опять, и снова, и каждый день, пока мы не сожжем наконец эту муть.

Профессор. «Бал в обсерватории» – не муть. И еще раз напоминаю, что главный здесь я.

Даниель. Какой достойный аргумент.

Профессор. Это не аргумент. Это право сильного.

Даниель. Если на то пошло, рискну предположить, что вне стен университета я сильнее вас.

Профессор. Но стены университета с нами повсюду: это как религия.

Даниель. Даже когда храм разрушен?

Профессор. Вы преувеличиваете: факультетская библиотека в цокольном этаже еще цела. Можете ходить туда и перечитывать любимые книги, припадая к теплым трубам.

Даниель. Отлично! Сожжем «Бал в обсерватории». И вы тоже будете перечитывать его на факультете.

Профессор. Это невозможно. Разве я могу перечитывать эту книгу на людях, после того как столько лет ее хаял?

Даниель. Ага! А меня вы не стесняетесь?

Профессор. Нет. Ведь каждый ассистент считает своего научного руководителя болваном – это аксиома. Так что с вами мне вряд ли есть что терять.

Даниель. Вы меня поражаете! Мне казалось, что все наоборот: каждый профессор считает своего ассистента болваном.

Профессор. И это тоже правда. Закон исключенного третьего, как вам известно, неприменим к психологии. В этом вся прелесть отношений между профессором и ассистентом: взаимное презрение под маской пиетета.

Даниель. Все-таки объясните мне, как вы можете, вы, такой искушенный и циничный интеллектуал, благоговеть перед «Балом в обсерватории»?