Каторжная воля (сборник)

Жеребец, сбиваясь с разгона, с трудом остановил свой бег, замер как раз напротив Звонарева и косил на него большим карим глазом с красными прожилками на белках, словно досадовал и хотел укорить: из-за тебя, непутевого, такую знатную скачку оборвали!

Извозчик, чернявый молодой мужик, похожий на цыгана, сдернул с головы мятый картуз, вытер им потный лоб и сипло спросил:

– Извиняюсь, господин военный, ваша фамилья какая будет?

– Зачем тебе моя фамилия?

– Весточку передать должен, но сначала свою фамилью назовите, чтобы весточка в чужие руки не попала.

– Прапорщик Звонарев. А ты кто такой, зачем сюда сломя голову прискакал? Что нужно?

– Мне, господин военный, ничего не нужно, разве что маленькую денежку за езду… Никогда не откажусь! А больше – ни-ни! Все остальное у меня свое есть. Баба, ребятишки, теща, злая, как карга. – Мужик коротко хохотнул, будто хрюкнул, и в разъеме черной, в бараньих завитках бороды блеснули широкие, крупные зубы; сунул руку за пазуху, выдернул в четвертушку сложенный лист бумаги и протянул Звонареву: – Велено передать лично в руки военному по фамильи Звонарев, сказано, что туточки, возле мельницы, вы одну особу ожидаете, а она вот… весточку посылает…

Звонарев выдернул бумажную четвертушку из руки извозчика, развернул – и торопливо написанные буквы запрыгали у него в глазах, словно каждая из них ожила по отдельности: «Милый! Случилось несчастье. Сегодня папочка объявил, что в следующее воскресенье к нам приедут свататься. Сын купца Сбитнева, такой противный и из ноздрей волосы торчат. Сейчас придет портниха снимать мерку для нового платья, и мне велели не отлучаться из дома. Я не знаю, что делать. Придумай. Я не…»

И обрывалась коротенькая записка, явно не дописанная до конца. Чернила в иных местах расплылись, и не требовалось большого ума, чтобы догадаться – не одна слеза капнула на бумажный лист, второпях вырванный из альбома, подаренного совсем недавно на именины. Красные и желтые розы на углах листа украшали горестное послание. Звонарев скомкал записку в кулаке, и ему показалось, что она прожигает кожу. Вот тебе и свидание долгожданное, вот тебе и пикник на зеленой лужайке, вот тебе и романсы под гитарные переборы! В считанные минуты весь мир перевернулся и встал с ног на голову. Поблек летний день и бил в нос резкий, тяжелый запах конского пота.

Извозчик уезжать не торопился, стоял в передке коляски, перебирал в руках вожжи, и на губах у него, почти скрытых кудрявой бородой, таилась хитроватая усмешка. Нутром, видно, чуял, пройдоха, что одной лишь передачей записки дело не закончится и что надобность в нем и в лихой скачке его жеребца еще нескоро отпадет.

Как в воду глядел.

Одним прыжком заскочил Звонарев в коляску, скомандовал:

– Давай к ложбинке, видишь людей там, к ним и правь.

Когда извозчик тронул жеребца, Звонарев спросил:

– А записку тебе кто передал? Где?

– Барышня передала, господин военный. Я по Переселенческой ехал, она и остановила. Место указала и фамилью назвала, ну и денежкой, признаюсь, не обидела, сразу отдала. А вид у барышни, прямо надо сказать, неважнецкий был, глазки на мокром месте и голосок дрожит. Сердечные дела, как я понимаю, они всегда переживательные…

– Стой здесь, – не дослушав его, снова скомандовал Звонарев, – понадобишься еще, и денежка тебе будет. С горкой за труды получишь. Как звать-то?

– Герасим я, господин военный. Герасим Пирожков, только съесть меня никто не может, потому что с колючками. Если нужда имеется, подмигните, я без слов понимаю. Кого хошь и куда хошь доставлю.

Но Звонарев его уже не слышал. Выскочил из коляски, подбежал к Грехову и Родыгину, крикнул:

– Бросайте все! Свататься поедем! Кто знает, как сватаются?!

Грехов и Родыгин остолбенело молчали, смотрели на него и не трогались с места.

– Что, русского языка не понимаете?! Сказал же – бросайте! Свататься едем!

– Подожди, – попытался остановить его рассудительный Родыгин, – объяснись сначала. Или ты с печки упал?

– С печки! С печки! Жизнь моя, братцы, решается! Вот, читайте… – Он разжал ладонь и протянул скомканный бумажный лист. – Прямо сейчас поедем!

По очереди прочитав записку, переглянувшись между собой, Грехов и Родыгин принялись собирать уже распакованные пакеты и сумки.

– Да вы что, издеваетесь надо мной?! – заорал Звонарев.

– Всякое дело, даже самое срочное, требует мало-мальского осмысления. – Родыгин говорил негромко, размеренно, будто разговаривал сам с собой. – И вот такое осмысление подсказывает мне, что без угощения, без цветов сватовство не будет выглядеть приличным…

– Чего ты там бормочешь?

Словно не расслышав сердитого вопроса Звонарева, продолжая собирать сумки, Родыгин, не меняя тона, продолжал:

– А еще я видел однажды в деревне, что у сватов через плечо повязаны белые полотенца…

– Какие еще, к черту, полотенца?!