Каторжная воля

– Хуже тюрьмы и хуже каторги! – снова закричал Агафон. – Было бы время, я бы рассказал! Да времени у нас нет! Решили ехать – поехали! Смотрите, чего творится!

Вокруг творилось невообразимое. Поднималась настоящая буря, и деревья уже шатались и гнулись к земле, как трава. Летели обломанные ветки. В воздухе ощутимо начинало пахнуть гарью. К гулу ветра добавился странный звук – глухой и непонятный треск, будто сама земля кряхтела, будто ворочался в ней кто-то огромный и сердитый. Из озера, взлетая выше волн, вдруг стала выпрыгивать рыба. Взлетали, изгибаясь, большущие щуки, взблескивали чешуей караси, падали обратно в воду и снова взлетали. Иные выкидывались на берег, трепыхались на песке, но волны, откатываясь, утаскивали их за собой.

Не дождавшись, что его приказание исполнят, Федор сам развязал руки Емельяну, подтащил старосту к своему коню и заново затянул хитрый и прочный узел, уже на одной, правой, руке, намертво притянув ее к стремени. Запрыгнул в седло и предупредил:

– Надумаешь бежать – пристрелю! А в деревне скажешь своим варнакам, чтобы нас и пальцем не тронули. Если, кто рыпнется… Поехали!

И первым, никого не дожидаясь, тронулся, направляясь в сторону деревни. Назад не оглядывался. Уверен был, что все последуют за ним. Емельян, не поднимая головы, тяжело побежал рядом с конем.

По деревенской улице, заполошно кудахтая, носились растрепанные курицы. Никакой иной живности не маячило, а куры почему-то метались, бестолково тыкаясь в разные стороны, и нигде не могли найти укромного места, чтобы успокоиться. Собаки не лаяли, коровы не ревели, и только испуганные людские голоса, прорываясь сквозь шум бури, звучали неясно и обрывисто, как вскрики от боли. Жители жались к стенам изб, бабы прижимали к себе ребятишек, никто не бегал и не пытался оберечь и укрыть свое хозяйство, ясно понимая, что бесполезно сопротивляться бешеному разгулу невиданной стихии.

Но когда увидели в истоке улицы старосту и Агафона, которого узнали, несмотря на его дикий, косматый вид, дружно кинулись к ним, не обращая внимания на чужаков, пусть и верховых, с оружием, потому что страх перед стихией был сильнее. Подбегали, запыхавшись, останавливались, поднимали головы, молчали, но в глазах у всех был один и тот же вопрос – что случилось-то?

– А то и случилось! – Жилы на дряблой шее Агафона вздулись от напряжения толщиной в палец, казалось, что они вот-вот лопнут. – За грехи наши наказание! За жизнь не по правде! Говорил – не слушали! Теперь хлебайте полной ложкой! Хватайте, что в телегу влезет, на озеро бегите! Все на озеро! Там спасетесь! А здесь – смерть! Детишек берегите, а барахло бросьте! Не будет больше деревни! Не устояла она на этой земле! А чужих людей – на волю! Всех на волю!

Хриплый голос Агафона, а главное – слова, которые он сказал, напугали не меньше, чем буря. Люди даже отшатнулись разом – как это так, бросить нажитое? Какие грехи? Почему Емельян молчит? Почему он к стремени привязан? Об этом и закричали из толпы, обращаясь к старосте, ведь его слово было всегда последним и главным. Федор дернул ногой стремя и поправил винтовку, которая лежала у него поперек седла. Емельян глянул на него снизу и сразу же опустил глаза, понял, что парень шутить не будет, выстрелит и не поморщится. Ушла власть из рук старосты, вытекла, как вода из ладоней, и назад ее не вернуть. Он глотнул воздуха, широко раскрыв рот, и громко, перекрикивая ветер, объявил:

– Делайте, как Агафон говорит! Я так приказываю!

– А по своей воле приказываешь, Емельян? – раздалось из толпы. – Руку-то зачем к стремю примотали?

Но выкрик этот так и остался без ответа, потому что толпа ахнула в один голос и замерла. Все замерли. И смотрели, не в силах пошевелиться, как над вершиной горы разомкнулось серое небо и огромный проран заискрился неистовым светом. Выступила из этого света великанша, облаченная в длинное, до пят, одеяние. Оно было черным, как земля. Великанша возвышалась до середины неба, упираясь ногами в горную вершину, и лицо ее было таким суровым, что на него боязно было даже взглянуть. Тяжелый, сумрачный взгляд пронзал, казалось, насквозь. Хотелось сжаться, спрятаться, исчезнуть – только бы избавиться от этого взгляда. Но избавиться от него не имелось никакой возможности. Неясный треск, послышавшийся еще на озере, становился громче, отчетливей, набирал силу, и показалось, что именно от этого треска вершина под ногами великанши стала крошиться. Сначала брызнули трещины, а после посыпались, подскакивая, камни. Великанша притопывала ногой в вершину и камни сыпались гуще, стремительней. Высвободилась из черного одеяния огромная рука – и великанша погрозила оттопыренным перстом людям, которые с ужасом взирали на нее снизу – маленькие, беззащитные и хрупкие до невозможности перед бурей и камнепадом.

– Урок вам всем! – прогремело сверху.