Каторжная воля

И еще раз погрозила великанша перстом. А после исчезла, будто растаяла в сверкающем проране. Камни продолжали сыпаться, трещины по склону горы опускались ниже, а небесные искры, подхваченные ветром, летели прямиком на деревню, падали на серые крыши, и крыши начинали дымиться.

– На озеро! – На шее у Агафона снова надулись жилы. – Детишков спасайте! Бегите! Здесь останетесь – сгинете!

Он хотел еще что-то выкрикнуть в полную силу, но голос сорвался и соскользнул до придушенного хрипа:

– Грехи наши… тяжкие…

Глава шестая

1

Будто и не было вчерашней напасти – утро занималось веселое, яркое. Грянула на разные лады птичья песня, оглашая округу живыми голосами, солнце, выкатываясь на волю, отражалось блескучим светом на неподвижной, как стекло, озерной глади и не верилось, что вчера здесь бурлила вода, а рыба в страхе выкидывалась на берег. Как не верилось и в то, что буйствовала буря, от которой не осталось сегодня и малого следа – воздух стоял неподвижный и теплый, даже слабого колыханья не ощущалось.

Благодать, да и только…

Но стоило лишь отвести взгляд в сторону, осмотреться вокруг, как сразу же бросались в глаза поломанные макушки деревьев, трава, полосами приникшая к земле, словно укатали ее огромным катком, а самое главное – срезанная почти до половины гора, оставшаяся без своей вершины. Торчали, словно кривые зубы, неровные уступы, а склон и подошва усеяны были сплошным слоем камня. Как шел вниз неудержимым потоком камнепад, добираясь до деревни и стирая ее до самого основания, так и замер, когда завершил свое разрушительное дело. Лежала сейчас эта каменная река под утренним солнцем неподвижно, и огромные валуны, застывшие на месте стоявших здесь изб, тускло отсвечивали боками, придавливали землю неподъемной тяжестью, укрывая под собой остатки крыш, крылечек, пригонов, заборов и живности, которую не успели спасти.

Не хватило времени жителям деревни, чтобы собраться. Когда полетели камни с горы, никому уже не было дела до Емельяна, у которого только что спрашивали – почему он привязан к стремени? Не было дела до чужаков и лишь Агафона, который кричал, что надо спасаться и уходить к озеру, лишь его, бывшего старосту, послушались, не рассуждая. Хватали, что под руку подвернулось, и бежали из деревни. Порывы ветра толкали их в спины, не давая оглядываться, а грохот камней, нарастая, подстегивал, как кнутом. Бежали, запинались, падали, вскакивали и не останавливались даже для того, чтобы перевести дух. И только оказавшись возле озера, начинали испуганно озираться, пытаясь понять и уяснить для себя – откуда свалилась такая невиданная беда?

Но так до сих пор и не поняли. Сидели сейчас на берегу, как пришибленные, бродили, потерянные, не зная, куда приткнуться, и похожи были на беспомощных, только что народившихся котят, у которых еще не открылись глаза.

Чуть в отдалении от других, под кривым кустом колючей боярки, стояли Родыгин и Грехов. Понурив головы, не глядя друг на друга, они смотрели вниз и молчали. На земле между ними лежал большой куль, замотанный в старую рогожу; в иных местах рогожа пропиталась кровью, которая теперь уже высохла, и казалось, что это ржавые пятна. Но Родыгин и Грехов не обманывались, они знали – нет, не ржавчина, как бы ни хотелось поверить, а самая настоящая кровь обильно пропитала рогожу, на которой они тащили до озера Звонарева, надеясь его спасти.

Дотащить-то дотащили, а вот спасти – увы!

И ничего им иного не оставалось, как завернуть в эту рогожу переломанное, расплющенное тело своего товарища, над которым стояли сейчас, словно в карауле, и никак не могли решить – здесь похоронить или доставить все-таки к родителям, в Бийск?

– Зачем он к нему спустился? Зачем? – в который уже раз, не получая ответа, спросил Грехов, вздохнул и добавил: – Вот вам и свадьба, с бубенцами…

Родыгин, словно очнувшись от его голоса, поднял голову:

– Давай так решим… Чего бы ни стоило, а надо довезти до родителей. С какими глазами перед ними появимся, если не довезем… Уберечь не уберегли и похоронили неизвестно где… Эх!

Махнул рукой, круто развернулся и пошел к озеру, путаясь ногами в длинной примятой траве. Забрел по колено и долго плескал пригоршнями воду прямо в лицо, стараясь, чтобы слезы смешались с озерными каплями. Грехов не плакал. Он продолжал стоять над телом Звонарева, понурив голову, и не мог смириться со случившимся. Как же так? Все спаслись, а товарищ погиб и лежит теперь на земле, завернутый в старую рогожу. Противилась душа, не желала соглашаться с такой несправедливостью, а тут еще память услужливо воскрешала красивый звонаревский тенор, и он звучал, словно в яви:

Когда так радостно в объятиях твоих

Я забывал весь мир с его волненьем шумным,

О будущем тогда не думал я. В тот миг

Я полон был тобой, да счастием безумным…

Не споет больше Звонарев ни одного романса, не улыбнется широко, не вспыхнут глаза тем особым светом, который вспыхивал, когда рядом оказывалась Ангелина. Ей ведь тоже придется сообщить страшную весть и рассказать, как все случилось…

А случилось быстро, просто и неотвратимо.