Катрин Блюм

В нем была какая-то особая привлекательность, и, несмотря на твердый взгляд светло-голубых глаз и резкую линию подбородка — признак воли, граничащей с упрямством, — невозможно было не почувствовать к нему глубокой симпатии.

Однако Матьё был не из тех, кто мог поддаться такому чувству. Красивая внешность Бернара, составлявшая столь резкий контраст с уродством Матьё, была для последнего предметом постоянной зависти и ненависти. С уверенностью можно сказать, что, если бы у Матьё не было иного пути, как пожелать себе одно несчастье для того, чтобы навлечь этим два несчастья на Бернара, он без колебаний отдал бы свой глаз, чтобы Бернар потерял оба, или сломал бы себе одну ногу, чтобы у Бернара оказались сломанными обе.

Чувство это было столь непреодолимым, что, хотя он и делал над собой усилие, чтобы улыбнуться Бернару, улыбка у него получалась весьма кислая.

А в тот день она получилась у него еще более кислой, чем обычно. Была в ней сдерживаемая нетерпеливая радость — радость Калибана при первых раскатах грома, предвещающих бурю.

Бернар не обратил никакого внимания на эту улыбку. У него в душе, напротив, все пело, радуясь молодости, жизни, любви.

Он с удивлением и даже с некоторым беспокойством обвел глазами комнату:

— Странно, мне показалось, что я слышал голос Франсуа… Разве его здесь не было только что?

— Он здесь и вправду был, да только ему надоело вас ждать, вот он и ушел.

— Ну ладно, встретимся на условленном месте.

И Бернар подошел к камину, снял свое ружье, продул стволы, проверяя их чистоту, открыл запальные устройства, засыпал порох и достал из охотничьей сумки два войлочных пыжа.

— Вы что, всегда пользуетесь такими пыжами? — спросил Матьё.

— Да, я считаю, что они равномернее прижимают порох… А куда же я дел свой нож? (Бернар поискал во всех карманах, но ничего не нашел.)

— Если хотите мой — возьмите, — предложил Матьё.

— Да, давай.

Бернар взял нож, нацарапал на двух пулях по крестику и положил их себе в карман.

— Что это вы делаете, господин Бернар? — поинтересовался Матьё.

— Помечаю свои пули, чтобы отличить их, в случае если выйдет спор. Когда двое стреляют в одного кабана, интересно бывает узнать, кто его убил.

И Бернар направился к двери.

Матьё проводил его своими косящими глазами, и взгляд его горел невероятной злобой.

Когда молодой человек был уже у самого порога, Матьё вдруг окликнул его:

— Погодите-ка, господин Бернар. Одно только словечко. Поскольку кабана выследил Франсуа, этот ваш любимчик, ваш фаворит, ваша собачонка, вы знаете, что все равно вернетесь не с пустыми руками… Да к тому же в такое утро, как сегодня, у собак плохое чутье.

— Ну хорошо, что ты хочешь сказать? Говори.

— Что я хочу сказать?

— Да.

— Верно ли, что сегодня приезжает это чудо из чудес?

— О ком это ты? — спросил Бернар, нахмурив брови.

— Да о Катрин же!

Едва Матьё произнес это имя, Бернар дал ему звонкую пощечину.

Матьё отступил на два шага, причем выражение его лица нисколько не изменилось. Однако, поднеся руку к щеке, он спросил:

— Что это сегодня с вами, господин Бернар?

— Ничего, просто хочу научить тебя произносить отныне это имя с таким же уважением, какое к нему питают все, и в первую очередь я.

— О, вы еще пожалеете, что дали мне пощечину, когда узнаете, что в этой бумаге, — сказал Матьё, по-прежнему держась одной рукой за щеку, а другой роясь тем временем в карманах.

— В этой бумаге? — спросил Бернар.

— Да.

— Что ж, тогда посмотрим ее.

— О, имейте терпение!

— Покажи эту бумагу, говорю тебе.

И, сделав шаг к Матьё, он вырвал бумагу у него из рук.

Это было письмо. На конверте было написано:

«Мадемуазель Катрин Блюм, улица Бур-л’Аббе, № 15, Париж».

IV КАТРИН БЛЮМ

Взяв письмо в руки и прочитав адрес, Бернар вздрогнул: он словно угадал, что это письмо означало для него начало нового периода жизни и предвещало целую цепь неведомых несчастий.

Девушка, которой было адресовано письмо и о которой мы уже упоминали, была дочь сестры папаши Гийома и, следовательно, приходилась Бернару двоюродной сестрой.

Почему же девушка носила немецкую фамилию? Почему ее воспитали не отец с матерью? Почему в настоящее время она проживала на улице Бур-л’Аббе, № 15, в Париже? Вот об этом мы и собираемся рассказать.

В 1808 году колонны немецких пленных, направлявшихся с полей сражения при Фридланде и Эйлау, шли по французской земле, останавливаясь на постой у местных жителей, как это делали и французские солдаты.

Молодой немец из Бадена, тяжело раненный в первом из двух сражений, был определен на постой к Гийому Ватрену. В доме Ватрена, женившегося четыре или пять лет тому назад, жила его сестра Роза Ватрен, красивая девушка лет семнадцати-восемнадцати.

Ранение немецкого солдата, достаточно серьезное уже в то время, когда он вышел из полевого лазарета, вызвало осложнение от длительных переходов, усталости и отсутствия лечения, так что, по заключению врача и хирурга Виллер-Котре, г-на Лекосса и г-на Реналя, ему было предписано остановиться в родном городе рассказчика этой истории.