Катрин Блюм

— В котором часу выпадает роса? В три часа утра, верно? Ну так вот! Если бы он вышел после того как пала роса, он ступал бы по сырой земле и в его следах не было бы воды. Но он, наоборот, шел по сухой земле, роса пала уже потом, и следы от его копыт превратились в поилки для малиновок на всем его пути. Вот так!

— Сколько лет зверю? — спросил Гийом, не придавая замечанию Матьё особой важности либо полагая, что Франсуа уже достаточно его просветил.

— Лет шесть или семь, — уверенно ответил Франсуа.

— Поглядите-ка, теперь он ему показал свое свидетельство о рождении, — вставил Матьё.

— Почти что так, да еще и подпись копытом поставил. Не у всякого так бы получилось!.. И если только у него нет причин скрывать свой возраст, то скажу, что могу ошибиться не больше чем на три месяца. Верно, Косой? Глядите, папаша Гийом, Косой говорит, что я не ошибаюсь!

— Кабан один? — спросил папаша Гийом.

— Нет, с кабанихой, и к тому же супоросой…

— Ух ты!

— Вот-вот опоросится.

— Тебе что, случалось быть кабаньим акушером? — спросил Матьё, не сумевший удержаться, чтобы не мешать Франсуа спокойно продолжать рассказ.

— Велика хитрость!.. Посмотрите, папаша Гийом, малого нашли посреди леса, а он не знает, когда кабаниха супоросая, когда нет! Чему ж ты в школе учился?.. Да раз она тяжело ступает, дурень ты этакий, раз копыта у нее расширяются при ходьбе так, что того и гляди треснут, это значит, что живот у нее тяжелый, у бедной скотины!

— Он из новых? — спросил папаша Гийом: ему важно было знать, увеличивалось, уменьшалось или оставалось без изменений количество кабанов в его лесничестве.

— Кабаниха — да, — ответил Франсуа с обычной уверенностью. — А кабан нет! Ее я никогда раньше не встречал, а его знаю. Я ведь вам как раз говорил, когда вошел этот несчастный Гогелю, что я снова встречу кабана, знакомого с прошлой охоты… Это тот самый, которому две недели назад я всадил пулю в левую лопатку недалеко от Иворской лесосеки.

— А почему ты думаешь, что это тот самый?

— Да неужели надо объяснять вам, такой старой ищейке, что самого Косого обойдет?.. Гляди, Косой, папаша Гийом спрашивает… Ну да ладно! Я точно знал, что задел его, только попал в лопатку, а не рядом с ней, как надо было.

— Гм, — покачал головой папаша Гийом, — крови-то не было.

— Так потому что пуля застряла под кожей, в сале. Сейчас рана заживает и чешется и он трется о дуб, третий слева от Сарацинского источника… И вот он терся-терся и оставил на коре клок шерсти. Вот, глядите!

И в подтверждение своих слов Франсуа вытащил из кармана жилета клок шерсти, покрытый засохшей кровью.

Гийом взял его, оглядел взглядом знатока и, возвратив его Франсуа, словно это была величайшая ценность, сказал:

— Ей-Богу, правда, парень! Он здесь, теперь я его будто своими глазами увидел.

— Увидите еще лучше, когда будем его разделывать!

— У меня прямо слюнки текут. Я хочу сходить прогуляться в ту сторону.

— Конечно, сходите! Я уверен, вы увидите все, как я вам описал. А что до кабана, то его логово в колючих зарослях Тет-де-Сальмон… Можете не стесняться с месье, подходите так близко, как захотите, он и с места не двинется — ведь супруге нездоровится, а месье — учтивый кавалер!

— Ну что же, пойду, пожалуй, — согласился папаша Гийом с такой решимостью, что зубы его сжались и его коротенькая трубка уменьшилась еще сантиметра на три.

— Хотите взять Косого?

— Зачем это?

— Да и то верно, глаза у вас есть, посмотрите и увидите, поищете и найдете… А тезку метра Матьё отправим в конуру, только вручим ему в виде награды родины кусочек хлебца — вознаграждение за прекрасную работу сегодня утром.

— Э, Матьё, — сказал папаша Гийом, с сожалением глядя на бродягу, спокойно евшего свою картошку, сидя у огня, — ты слышишь? Он и про белку мне скажет, на каком она дубе сидит, и про ласку, в каком месте она дорогу перебежала, а ты вот так никогда не сумеешь!

— А на кой черт мне это уметь! Что мне от этого?

Гийом пожал плечами при виде такой беззаботности, непонятной ему. Потом он надел куртку, в которой ходил утром, застегнул полугетры, взял ружье — по привычке и потому что без ружья он бы не знал, что ему делать со своей правой рукой, — и ушел, дружески пожав Франсуа руку.

А Франсуа, выполняя обещание, данное Косому, проводил взглядом папашу Гийома, направившегося по дороге к Тет-де-Сальмон, подошел к хлебному ларю, открыл его и отрезал кусок черного хлеба примерно в полфунта, прошептав:

— Ах, старая ищейка! То-то ему не терпелось, пока я тут докладывал. Ну, Косой, дружище, вот, по-моему, славный кусочек горбушки! А теперь, после всех трудов, пошли в конуру, да поживей.

И он тоже вышел, но через пекарню, к которой снаружи примыкала конура метра Косого. Для собаки горбушка была некоторым утешением при огорчительной необходимости вернуться в конуру, и она последовала за ним. Матьё остался один со своей картошкой.

III ЗЛОВЕЩАЯ ПТИЦА

Едва Франсуа исчез из виду, Матьё поднял голову и его туповатая физиономия мгновенно преобразилась и обрела вполне осмысленное выражение.