Катрин. Книга третья

— Добились же вы только того, что Жиль пришел! в страшную ярость. Скажу вам правду, Катрин, если бы не! мой супруг… Вы обязаны ему жизнью. Поэтому умоляю! вас, приходите! Не доводите Жиля до крайности… особенно если дорожите жизнью своих слуг!

Удрученная Катрин опустилась на постель, смотря Анну де Краон глазами, полными слез.

— Вы так добры, так проницательны. Неужели вы можете понять, какое отвращение вызывает у меня Жиль де Рэ? Меня держат здесь против моей воли, обвиняй в каких-то немыслимых преступлениях, лишают поддержки верных слуг. А теперь мне еще предстоит сидеть за одни столом и улыбаться их палачу? Не слишком ли многого (меня требуют?

Угловатое лицо старой дамы вдруг осветилось ласковой улыбкой. Нагнувшись, она неожиданно обняла Катрин.

— Дорогая моя, я уже немало прожила на этом свете и поняла, что в наше жестокое время женщинам, какое бы положение они ни занимали, всю жизнь приходится сражаться. Они борются против войны, чумы, смерти или разорения. Но злейший их враг — это мужчины! И с ними надо биться тем оружием, какое имеешь. Порой следует проявить смирение, тая ненависть в сердце, и не бросаться наперерез буре, которая может переломать кости. Верьте мне! Приходите на ужин сегодня вечером. И поразите всех своей красотой!

— Чтобы мессир Жиль вообразил, будто я хочу ему понравиться? — негодующе сказала Катрин. — Никогда!

— Дело вовсе не в этом. Красота имеет странную власть над Жилем. Он, можно сказать, боготворит ее! Во всяком случае, когда трезв! Я хорошо его знаю. Последуйте моему совету. Я пришлю вам моих горничных.

Когда трубы возвестили о начале ужина и слуги вынесли в залу серебряные тазы с душистой водой, в которую приглашенные должны были опустить руки, прежде чем сесть за стол, па пороге явилась Катрин, похожая на видение. Это было именно видение, ибо никогда не была она так бледна… и, может быть, так красива! Она была трагически-прекрасна в своем алом бархатном платье без единого. украшения. К высокому убору с загнутыми концами была приколота длинная вуаль из красного муслина, шлейф которой волочился по земле. Она была похожа на пламя. На неподвижном узком лице жили, казалось, только огромные глаза и нежно очерченный рот. В зале воцарилась мертвая тишина, и, пока она медленно шла между двумя рядами лакеев в ливреях, все присутствующие не сводили с нее зачарованного взгляда. Жиль де Рэ, опомнившись первым, быстро встал с кресла, стоящего под балдахином во главе стола, и двинулся навстречу Катрин, безмолвно протягивая сжатую в кулак руку, дабы она оперлась на нее. Он провел ее мимо стола, за которым уже расселись Жан де Краон, его супруга и капитаны, указал ей на место рядом с собой и, поклонившись, промолвил:

— Вы очень красивы сегодня вечером! Благодарю вас за то, что приняли приглашение… и прошу простить меня за утреннее происшествие.

— Я уже забыла об этом, монсеньор, — тихо ответила Катрин.

До самого конца ужина они больше не обменялись ни словом. Время от времени Катрин чувствовала на себе взгляд Жиля, но сама не поднимала глаз от тарелки, хотя старый Жан де Краон предпринимал отчаянные усилия завязать разговор. Она едва прикоснулась к рыбе и дичи поданным ей, зато Жиль де Рэ ел с жадностью, проглотив несколько цыплят, козий окорок и огромный пирог. За время еды он неоднократно прикладывался к кубку и кравчий, стоявший за его спиной, постоянно подливал ему анжуйского вина. Мало-помалу выпитое стало оказывать свое действие. Лицо де Рэ раскраснелось, Когда на стол подали сладости, он резко повернуло! к Катрин:

— Пуату сказал мне, что вы хотели поговорить со мною сегодня утром? Что вам было нужно?

Молодая женщина, в свою очередь, повернулась и по. смотрела ему прямо в лицо. Она слегка кашлянула, чтобы прочистить горло. Час битвы настал. Ее глаза смело выдержали взгляд черных глаз Жиля.

— Сегодня на заре вы, попирая все законы гостеприимства, приказали схватить мою служанку Сару. Что я говорю? Не служанку, а вернейшего моего друга! Она вырастил. меня, и, кроме матери, нет у меня никого, кто был бы мне дороже.

Голос ее дрогнул, но она, сжав до боли сплетенные пальцы, заставила себя продолжать.

— Более того, в самый день моего прибытия был схвачен и брошен в подземелье мой оруженосец Готье-нормандец. Я сразу же потребовала освободить его, но мне было сказано, что только вы можете решить его судьбу. Итак, я обращаюсь к вам, монсеньор, — она с трудом выдавила из себя это слово, — обращаюсь к вам, чтобы вы вернули мне моих преданных слуг.

Смуглый кулак Жиля с грохотом опустился на стол, так что посуда зазвенела.

— Ваш оруженосец был наказан за дерзость. Он ударил одного из моих солдат, и, собственно говоря, его ужет давно следовало повесить. Однако чтобы оказать вам любезность, я дам ему шанс сохранить свою жалкую жизнь, и тогда его повесят где-нибудь в другом месте,

— Шанс? Что же это за шанс?