Катрин (Книги 1-7)

— Об этих комнатах? Они надежно спрятаны, так как задумавшему их архитектору прекрасно удалось замаскировать вход, но герцог должен был знать, что ничто не может укрыться от любопытства слуг и шутов. Я была матерью трехмесячного ребенка, когда Филипп покинул мое ложе, и слуга показал мне одну из комнат. Однажды ночью я видела своего супруга, отца моего ребенка, стоящим обнаженным на коленях перед этим языческим изображением и совершающим отвратительный дьявольский ритуал. Поэтому я и хочу, чтобы вы уехали… О! Если вы останетесь — все другие исчезнут. Но, снова обретя вас, герцог станет равнодушным к делам государства и короны! Ночи в вашей постели и дни у ваших ног — вот чем станет его жизнь. Уходите! Процветание государства требует этого, а я, правительница этого государства, приказываю вам! Эскорт ожидает вас внизу и проводит за пределы наших владений.

Катрин медленно подошла к панно, закрыла ere и, обернувшись к Изабелле, внезапно улыбнулась.

— Мне бы больше понравилось, если бы вы сказали: я, супруга, хочу этого! Так вы не любите вашего сеньора?

— Это вас не касается! Речь не об этом. Да и можно ли любить фавна, козла, находящегося в вечном гоне?

— Конечно! Вы говорите так о нем, потому что не любите его. Ваш эскорт ни к чему. Я приехала не для того, чтобы остаться, и этой ночи не было бы, если бы случай не привел меня на путь следования вашего кортежа. Я приехала в Лилль всего на одну ночь, это была лишь передышка. Я заеду за своими слугами и багажом и исчезну навсегда из этого города. Вам останется лишь убрать эти портреты, которые вам так неприятны, и забыть меня.

— Прекрасно! В таком случае, если вы готовы, следуйте за мной.

Изабелла направилась к двери. Катрин завернулась в большую черную лисью шубу, окинула взглядом комнату, еще источающую теплый запах любви, помятую постель, остатки ужина, горячие угли в камине с изображенной на нем голубой химерой.

— Госпожа герцогиня, последам вопрос. Раздраженная, Изабелла высокомерно обернулась на пороге:

— Вы злоупотребляете! Какой же?

— Вам не нравится любовь, не так ли? Красивое тонкое лицо белокурой португалки покраснело. В глазах вспыхнул гнев.

— Что вы называете любовью? Удовлетворение низких инстинктов? Эту похоть, роняющую человеческое достоинство? Это сплетение тел, несовместимое с добродетелью?

— Нет. Это самое сокровенное слияние двух чувственностей, сладкое безумие, пьянящая бездна, это…

— Хватит, — прервала ее Изабелла. — Мы говорим на разных языках, мне ни к чему знать о ваших ощущениях!

— Возможно. Но в таком случае не удивляйтесь, что мужчина найдет в другом месте то, в чем ему отказывает супруга.

— Я — дочь короля, сестра короля! Я не опущусь до поведения развратницы!

Катрин плотнее закуталась в шубу, надела капюшон и вздохнула.

— Вы правы, герцогиня, мы говорим на разных языках. Но я думала, что в Португалии, где такое жаркое солнце и душистая земля, даже принцессе могло бы нравиться любить!

Вскоре Катрин вышла из герцогского дворца через маленькую потайную дверь и направилась к дому Симоны. Недавно рассвело, а в городе уже повсюду гремели ставни открывающихся лотков и лавчонок. Ночью шел снег, толстым слоем скрыла уличную грязь и острые крыши домов. Катрин быстро шагала, чувствуя себя помолодевшей.

Этим утром у нее не было приступа привычной тошноты. Можно подумать, что все пришло в норму, и беременность была лишь кошмаром, который Филипп прогнал своей любовью. Но это было не так, и теперь нужно серьезно поразмыслить об избавлении от бремени, преграждающего ей дорогу в будущее.

В доме Симоны, где ее, конечно, ждали, проснулись только слуги. Катрин попросила одного из них пойти во дворец и сказать Ван Эйку, что она срочно должна его увидеть. Ей ответили, что незачем так далеко ходить и что художник воспользовался гостеприимством Морелей и, должно быть еще спят.

— Так разбудите его! — приказала она.

Ван Эйк не заставил себя долго ждать. Через несколько минут ом прибежал с растрепанными волосами, в наброшенном наспех дорожном плаще, послужившем ему домашним халатом.

— Во имя всех святых рая, Катрин, где вас, черт возьми, носило? Мы искали ответ на этот вопрос добрую половину ночи.

— Как будто вы не знаете! Во дворце, конечно.

— Я знаю, но где во дворце! Мы умирали от страха, и наши опасения увеличивались час от часу. Мы передумали все самое страшное.

— Что же?

— Поди те угадайте! Вчера вы были в таком настроении, что я уже думал, не попали ли вы в тюрьму. Когда мы узнали от госпожи Симоны, что монсеньер не появился на королевском банкете, что он оставил гостей, сказавшись больным, и когда мне, его камердинеру, не удалось добиться аудиенции, я вообразил Бог знает что: герцог после холодной встречи с вами, арестовал вас и приказал бросить в тюрьму, после чего он, разгневанный и несчастный, уединился, отказавшись от праздника и страдая от гнева и досады, что часто с ним случается. У меня даже промелькнула мысль, что он приказал вас убить.

— Так просто? Какое воображение! И вам в голову не пришла мысль, что я могла провести с ним ночь?

— Провести ночь с герцогом? Всю ночь?