Катриона

– На кой черт! – сказал Алан. – Хозяева, положим, относились ко мне недурно, но, думаю, очень бы разочаровались, если б снова увидели меня, так как при теперешних обстоятельствах я не могу считаться желанным гостем. Тем сильнее я жажду вашего общества, мистер Давид Бальфур из Шооса, – гордитесь этим! С тех пор, как мы расстались у Корсторфайна, я, кроме двух разговоров с Чарлзом Стюартом здесь, в лесу, не говорил почти ни слова.

С этими словами он поднялся с места, и мы стали потихоньку двигаться по лесу в восточном направлении.

XII. Я снова в пути с Аланом

Было, должно быть, около часа или двух ночи; месяц, как я уже говорил, скрылся; с запада внезапно подул довольно сильный ветер, гнавший тяжелые разорванные тучи. Мы пустились в путь в такой темноте, о какой только может мечтать беглец; вскоре прошли через Пикарди и миновали мою старинную знакомую – виселицу с двумя ворами. Немного далее мы увидели полезный для нас сигнал: огонек в верхнем окне дома в Лохенде. Мы наудачу направились к нему и, потоптав кое-где жатву, спотыкаясь и падая в канавы, наконец очутились в болотистой пустоши, называемой Фиггат-Виис. Здесь, под кустом дрока, мы продремали до утра.

Мы проснулись около пяти часов. Утро было прекрасное. Западный ветер продолжал сильно дуть и унес все тучи по направлению к Европе. Алан уже сидел и улыбался. С тех пор как мы расстались, я в первый раз видел моего друга и глядел на него с большой радостью. На нем был все тот же широкий плащ, но – это было новостью – он надел вязаные гетры, достигавшие до колен. Без сомнения, они должны были изменить его вид, но день обещал быть теплым, и костюм его был немного не по сезону.

– Ну, Дэви, – сказал он, – разве сегодня не славное утро? Вот такой денек, каким должны быть все дни! Это не то, что ночевать в стоге сена. Пока ты наслаждался сном, я сделал нечто, что делаю чрезвычайно редко.

– Что же такое? – спросил я.

– Я молился, – сказал он.

– А где же мои джентльмены, как вы называете их? – спросил я.

– Бог знает, – ответил он. – Во всяком случае, мы должны рискнуть. Вставай, Давид! Идем снова наудачу! Нам предстоит прекрасная прогулка.

Мы направились на восток, идя вдоль морского берега к тому месту, где подле устья Эска курятся соляные ямы. Утреннее солнце необыкновенно красиво сверкало на Артуровом стуле [4] и на зеленых Петландских горах. Прелесть этого дня, казалось, раздражала Алана.

– Я чувствую себя дураком, – говорил он, – покидая Шотландию в подобный день. Эта мысль не выходит у меня из головы. Мне, пожалуй, было бы приятнее остаться здесь и быть повешенным.

– Нет, нет, Алан, это вам не понравится, – сказал я.

– Не потому, что Франция плохая страна, – объяснил он, – но все-таки это не то. Она, может быть, и лучше других стран, но не лучше Шотландии. Я очень люблю Францию, когда нахожусь там, но я тоскую по шотландским тетеревам и по торфяному дыму.

– Если вам больше не на что жаловаться, Алан, то это еще не так важно, – сказал я.

– Мне вообще не пристало жаловаться на что бы то ни было, – сказал он, – после того как я вылез из проклятого стога.

– Вам, должно быть, страшно надоел ваш стог? – спросил я.

– Нельзя сказать, что именно надоел, – отвечал он. – Я не из тех, кто легко падает духом, но я лучше чувствую себя на свежем воздухе и когда у меня небо над головой. Я похож на старого Блэка Дугласа: он больше любил слышать пение жаворонка, чем писк мыши. А в том месте, Дэви, – хотя должен сознаться, это подходящее место для того, чтобы прятаться, – было совершенно темно с утра до ночи. Эти дни – или ночи, потому что я не мог отличить одно от другого, – казались мне долгими, как зима.

– А как вы узнавали час, когда вам надо было идти на свидание? – спросил я.

– Хозяин около одиннадцати часов вечера приносил мне еду, немного водки и огарок свечи, чтобы можно было поесть при свете, – сказал он. – Тогда-то мне пора было отправляться в лес. Я лежал там и горько тосковал по тебе, Дэви, – продолжал он, положив мне руку на плечо, – и старался угадать, прошло ли уже два часа, если не приходил Чарли Стюарт и я не узнавал этого по его часам. Затем я отправлялся обратно к своему ужасному стогу сена. Да, это было скучное занятие, и я благодарю бога, что покончил с ним.

– Что же вы делали там? – спросил я.

– Старался как можно лучше провести время. Иногда я играл в костяшки – я отлично играю в костяшки, – но неинтересно играть, когда никто не восхищается тобой. Иногда я сочинял песни.

– О чем? – спросил я.

– Об оленях, о вереске, – сказал он, – о старых вождях, которых давно уже нет, о том, о чем вообще поется в песнях. Иногда я старался вообразить себе, что у меня две флейты и я играю. Я играл длинные арни, и мне казалось, что я играю их замечательно хорошо. Уверяю тебя, иногда я даже слышал, как фальшивил! Но главное то, что все это кончилось.

Затем он заставил меня снова рассказать о своих приключениях, которые опять выслушал сначала со всеми подробностями, чрезвычайно одобрительно и по временам уверяя меня, что я «странный, но храбрый малый».