“Катти Сарк”, несущая ветер

До оговоренного часа оставалась ещё уйма времени. Сергей оглядел кабинетик, кое-что прибрал на полках и стеллажах, потом занялся столом. Убрал лишние папки, протёр влажной тряпочкой полированную столешницу, поправил письмен­ный прибор, изображающий охотников на привале, раскрутил провод телефона... Газету со своей публикацией положил зачем-то сверху, потом всё же придавил её папкой, но при этом на треть вытащил.

Ламка появилась неслышно. Сергей даже слегка вздрогнул, завидев её в две­рях.

- Копытца у ламок совсем невесомые, - заключил он, устремляясь навстречу. Она улыбнулась, поздоровалась, расстегнув дублёночку, повела плечиком, соби­раясь скинуть. Он готовно протянул руки.

- Ламки легки на подъём, - согласилась она. Сказала просто, без кокетства и, высвободившись из рукавов, повернулась к Сергею. На ней были белый свитер и джинсы. - А сохатые как? - Она тронула чучело лося, что недавно привезли на реставрацию.

Сергею нравилось, что при виде этих бывших животных, от коих осталась одна телесная оболочка, она ведёт себя естественно и непринуждённо, что не де­монстрирует неуместно-запоздалой жалости или сожаления. Ни тени ханжества не мелькало в её жестах и словах. Этим она походила на Алёшку, который очень любил здесь играть.

- Сохатые! - Сергей коснулся полинялого в музейной сутолоке лосиного бока. Нечто подобное, по другой, правда, причине, происходило на его маковке. - Со­хатые в полёте усыхают, - брякнул он. - Совсем обтерхался, бедолага.

- Неправда, - возразила она. - Он еще вполне. - Она с улыбкой коснулась ко­жаных губ и чуть рискованно-отстраненно добавила: - Моей ламке он глянулся бы...

Сергей кинул быстрый взгляд. Она в ответ не повела и глазом, словно ничего более и не подразумевала. А может, и впрямь ничего не подразумевала?..

Сергей вернулся к столу, откупорил бутылочку «Каберне». Наполненные ру­биновым светом тонкие стаканы поднёс гостье. В её руке вино словно ожило, заиграло, бросая сполохи на лицо. Это напоминало ту ошалевшую настольную лампу. Сергей был не в силах оторвать глаз и утайкой или прямо всё ловил и ло­вил, как порхают, словно сами по себе, её безмолвные, но такие трепетные губы.

Ламка обошла «охотнорядские» кабинеты, легко касаясь чучел, постучала по сейфу-шкафу, где хранилось оружие, мельком пробежала глазами схемы и та­блицы. Чуть дольше она задержалась у плаката с изображением лаек, выхватив пояснительный термин «вязкий в работе». Как мог, он это объяснил, избегая опре­делений «кобель и сука». И тут опять смешался. Что вызвало это состояние, кто знает - то ли вынужденная неестественность в терминологии, то ли микрофон

Ламкин, который она, задавая вопросы, время от времени подносила, то ли во­обще её близость, - но Сергей смешался, стал отвечать невпопад, путаться. Она, видимо, отметила это, потому что обернулась и, ему показалось, чуть победитель­но, словно что-то доказывая, улыбнулась.

И тут до него дошло. Она же была сейчас в гостях. Причём не совсем по делу или даже совсем не по делу, хотя они и условливались о деле. Потому-то и вела себя иначе, чем у себя. Там, у себя, в редакции, она была мягкая, естественная, а здесь и сейчас напряглась, хоть и виду не подавала, говорила чуть резче, отры­вистей.

От этой догадки Пакратов воспрянул, скованность его ослабла, он плеснул в оба стакана вина и, уже не остерегаясь что-либо сделать или сказать не так, стал, плавно виясь вокруг неё, сам всё показывать и рассказывать. Глаза его при этом не упускали ничего - ни жеста, ни взгляда, ни поворота головы, ни линии туго облегающих джинсов, ни белого толстой вязки свитера, под которым явственно улавливалось трепетание. Это напоминало всполохи куропаток под снегом. Белый снег и белые куропатки. Он так прямо и сказал, упёршись глазами:

- Как куропатки под снегом...

Она на миг вспыхнула, смешалась. Однако тут же нашлась:

- Хороший образ. Это что, домашняя заготовка? Очевидно, для будущего ани­малистического очерка? Впечатляет. А вот с этим, - они как раз возвратились к столу, и она коснулась края газеты. - С этим спешить, по-моему, не следовало... Про животных, про гуменника - это хорошо. А детская психология, мне кажется, не выверена. Дети проще и в то же время мудрее нас. Так ведь?!

Пакратов напрягся, похолодел. Но эта последняя фраза - полувопроситель­ная, полуутвердительная - разоружила его. Он почти виновато пожал плечами. И вдруг ни с того ни с сего снова вспомнил свою первую охоту - всё то, о чём рас­сказывал уже Филе... Распластанный глухарь на искристом снегу. Его конвульсии, эти последние трепеты. И кровь на белом - рассыпанные бусины, словно брусника в сахарной пудре. И собственная кровь, капли её, дробящие те настывающие уже бусины. И боль, и смятение. И радость, и вина... И слёзы...

Сергей говорил о том же и почти теми же словами, что и Филе. Но получалось это как-то иначе. Перед Филей он будто оправдывался. А теперь словно объяснял. Да нет, не объяснял - что-то нащупывал. Что-то важное и значительное. Причем не только для себя...