Катынь. Ложь, ставшая историей.

Вступление советских войск на польскую территорию поставило Лондон и Париж перед новой проблемой — надо ведь как-то реагировать, а как? Воевать с Советским Союзом очень не хочется, экономические санкции — палка о двух концах, а на любые заявления эти русские все равно ведь найдут что ответить.

Уже 18 сентября английское правительство решило, что оно связано обещанием защищать Польшу только от Германии, поэтому в Москву англичане не послали даже протеста. В общем, предпочли не заметить.

В тот же день французский премьер Даладье поинтересовался у советского полпреда, берет ли СССР территории Западной Украины и Западной Белоруссии временно или намеревается включить их в состав СССР. За этим зондированием явственно проступал вопрос о судьбе Польши, а также размышление: можно ли будет положить к своим козырям утверждение, что русские тоже аннексиями занимаются. То же самое интересовало и британцев. Из Москвы отвечали неопределенно — вопрос, мол, сложный — и давали понять, что он решается не в СССР. В нашей же стране любому пионеру было ясно, что даже если Польша как государство и сохранится, о том, чтобы отдать ей обратно Западную Украину и Белоруссию, и речи быть не может. Не для того брали.

О том, как реагировали на это вторжение советские люди, вспоминал уже много лет спустя Константин Симонов:

«Надо представить себе атмосферу всех предыдущих лет, советско-польскую войну 1920 года, последующие десятилетия напряженных отношений с Польшей, осадничество, переселение польского кулачества в так называемые восточные коресы, попытки полонизации украинского и в особенности белорусского населения, белогвардейские банды, действовавшие с территории Польши в двадцатые годы, изучение польского языка среди военных как языка одного из наиболее возможных противников, процессы белорусских коммунистов. В общем, если вспомнить всю эту атмосферу, то почему же мне было тогда не радоваться тому, что мы идем освобождать Западную Украину и Западную Белоруссию? Идем к той линии национального размежевания, которую когда-то, в двадцатом году, считал справедливой, с точки зрения этнической, даже такой недруг нашей страны, как лорд Керзон, и о которой вспоминали как о линии Керзона, но от которой нам пришлось отступить тогда и пойти на мир, отдавший Польше в руки Западную Украину и Белоруссию, из-за военных поражений, за которыми стояли безграничное истощение сил в годы мировой и гражданской войн, разруха, неприконченный Врангель, предстоящие Кронштадт и антоновщина — в общем, двадцатый год».

А как относилось к советским освободителям местное население? Советские источники утверждают, что с большой радостью. Их можно обвинять во лжи, но… Когда начали устанавливать демаркационную линию и наши войска, проскочившие западнее, стали возвращаться, вслед за ними рвануло местное население, буквально умоляя наших солдат взять их с собой. Агитация за уход была строжайшим образом запрещена, однако не помогло — люди двинулись сами, покидав скарб и детей на подводы. Их приказано было пропускать в СССР. Только в Белоруссии за Буг, ставший новой границей, ушло около 42 тысяч человек. Обратный поток тоже был — на немецкую сторону пожелали перейти 28 поляков.

Но, может быть, местное население просто боялось немцев, а к полякам относилось с грустной жалостью? Однако вот донесение начальника Политуправления РККА Мехлиса: