Катынь

Рассматривая сообщение советской комиссии, мы не останавливались на целом ряде показаний советских свидетелей, которые касаются разных обстоятельств дела и которые вошли в это сообщение. Мы несколько раз высказывали наше мнение о показаниях советских граждан, проживающих в орбите советской власти. Тут следует добавить, что если в некоторых случаях и возникала полемика относительно показаний свидетелей, то она не ставила своей целью подрывать доверие к их показаниям, а лишь к содержанию самого сообщения. Судебно-следственная процедура в СССР такова, что она не только не гарантирует подлинность показаний свидетелей, но и никого не убеждает, что люди, фигурирующие в этой процедуре в качестве свидетелей, действительно существуют. То есть — не исключено, что какая-нибудь Михайлова или Конаховская существуют на самом деле, но точно так же они могут и вовсе не существовать. А если они и существуют, то могут давать те или иные показания, могут молчать или рассказывать, но только то, что им соответствующие советские власти прикажут рассказывать. О том, насколько эта система распространена и общеизвестна в СССР, может свидетельствовать огромное количество примеров, взятых из техники советского правосудия. В иных случаях эта система поистине смехотворна и доводит до абсурда. Несколько таких примеров можно привести из нашумевших во всем мире до войны так называемых «московских процессов», когда обвиняемые сознавались в совершении преступных деяний, физически невозможных. Например:

«Обвиняемый Давид указал в качестве места будто бы состоявшейся встречи с Троцким несуществующую гостиницу в Норвегии. Натан Лурье получал инструкции от не существовавшего еще в 1932 году Гестапо, а Берман составлял заговор в 1932 году вместе с умершим за семь лет до этого русским эмигрантом. Подобный разговор с покойником вел при почти аналогичных обстоятельствах профессор Рамзин, а Пятаков летел на самолете-привидении из Берлина в Осло. Суд не оспаривал этих показаний. В январе 1937 года обвиняемый Лифшиц произнес без запинки, что в течение пяти лет, т. е. с 1932 по 1936 год, он подготовил 10 380 железнодорожных катастроф — по пять ежедневно! Подобные показания можно цитировать бесконечно». (См. «Sprawiedliwosc Sowiecka.» Wlochy 1945. Стр. 58–59.)

Если в Советском Союзе такие показания дают обвиняемые, которым в сущности уже нечего терять, то чего же можно ожидать от свидетелей, которые могут потерять жизнь в случае, если они дадут неугодные для властей показания?

Итак, для советского судопроизводства нет ничего невозможного, и не следует думать, что это всего лишь досадная опечатка в отчете, когда читаешь, что свидетель (впрочем, вероятно, мифический) Егоров рассказывает в марте о том, что происходило в апреле (см. выше). В советском судопроизводстве такое явление вполне допустимо.