Кавалер Красного замка

— Ничего, — отвечал Жильбер. — Это регистратор военного министерства уходит домой и дает мне знать.

— А, — заметил ключник.

Но регистратор продолжал стучать.

— Хорошо, слышу! — закричал Жильбер, не отходя от окошка. — Спокойной ночи! Прощайте!

— Кажется, он говорит что-то тебе, — сказал Дюшен, оборачиваясь к двери. — Отвечай же ему…

За дверями послышался голос регистратора.

— Гражданин жандарм, выйди на минутку! Нужно.

Голос этот, у которого волнение отняло его обычный тон, показался знакомым ключнику, и он навострил уши.

— Что тебе, гражданин Дюран? — спросил Жильбер.

— На пару слов.

— Скажешь завтра.

— Нет, надо сегодня.

«Что случилось? Это голос Диксмера», — сказал себе ключник.

Суровый и дрожащий голос Диксмера как будто занял свое выражение у отдаленного эха мрачного коридора.

Дюшен обернулся.

— Нечего делать, пойду, если ему уж такая крайность, — сказал Жильбер и пошел к двери.

Ключник воспользовался мгновением, покуда внимание жандармов было поглощено этим неожиданным обстоятельством, и подбежал к окну королевы.

— Готовы ли? — спросил он.

— Больше половины, — отвечала королева.

— Ради бога! Ради бога! Торопитесь, — прошептал он.

— Гражданин Мардош, где же ты? — спросил Дюшен.

— Весь внимание! — вскричал ключник, подскочив к окну первого отделения комнаты.

Но в то мгновение, когда он снова появился у окна, в тюрьме раздался ужасный крик и брань и потом звук сабли, сверкнувшей из металлических ножен.

— Разбойник! Злодей! — закричал Жильбер.

В коридоре завязалась драка. В то же мгновение дверь отворилась и тюремщику представились две тени: они схватили одна другую за ворот и открыли дорогу женщине, которая, оттолкнув Дюшена, бросилась за ширмы к королеве.

Дюшен, не заботясь о женщине, побежал на подмогу товарищу.

Тюремщик отскочил к другому окну и увидел у ног королевы женщину. Она плакала и умоляла пленницу поменяться с нею одеждой. Он нагнулся, чтобы разглядеть эту женщину, и вдруг испустил отчаянный крик:

— Женевьева, Женевьева!

Королева уронила пилу и стояла как уничтоженная. Еще одна неудавшаяся попытка!

Тюремщик схватил обеими руками и начал изо всей силы трясти железо; но пила вошла в него недостаточно глубоко, и железная решетка устояла.

Между тем Диксмер успел втолкнуть Жильбера в темницу и хотел войти туда же вместе с ним, но Дюшен повис на двери и припер ее, но запереть совершенно не мог. Диксмер в отчаянии просунул руку между дверью и стеной. В руке этой был кинжал, который, задев за медную пряжку пояса, скользнул по груди жандарма и только распорол его мундир и оцарапал тело.

Двое сторожей ободрились, соединив свои силы, и в то же время звали себе на помощь.

Диксмер чувствовал, что рука его переломится, уперся плечом в дверь, сильно толкнул и успел вытащить избитую руку.

Дверь шумно захлопнулась; Дюшен задвинул засов, а Жильбер запер ее на ключ.

Во втором отделении послышался шум: это мнимый тюремщик ломал решетку.

Жильбер бросился в темницу королевы и увидел, что Женевьева стоит перед нею на коленях и умоляет поменяться с нею платьем.

Дюшен схватился за карабин и, подбежал к окошку, увидел там человека, который отчаянно ухватился за железные перекладины и старался влезть в окно. Жандарм прицелился. Молодой человек, увидя дуло карабина, нагнулся.

— На, убей меня! Убей! — сказал он в порыве благородного отчаяния и подставив свою грудь.

— Кавалер! — вскричала королева. — Кавалер! Умоляю вас, живите! Живите!

Слыша голос Марии-Антуанетты, Мезон Руж упал на колени, и это движение спасло его. Раздался выстрел, и пуля пролетела над его головой.

Женевьева подумала, что друг ее убит, и без чувств рухнула на пол.

Когда дым рассеялся, на женском дворе уже не было ни души.

Спустя десять минут тридцать солдат под предводительством двух комиссаров обшарили самые недоступные углы Консьержери, но не нашли никого. Регистратор спокойно и с улыбкой прошел мимо кресел Ришара.

Тюремщик выбежал с криком:

— Сюда! Сюда! Караул!

Часовой хотел было загородить ему дорогу штыком, но собаки тюремщика кинулись на горло часовому.

Арестовали только одну Женевьеву; только одну ее и повели к допросу и заперли в тюрьму.

XLV. Розыски

Но пора вспомнить об одном из главных лиц, действующих в этой истории, о том, которое, покуда совершались события, скопившиеся в предыдущей главе, страдало более всех и страдания которого наиболее заслуживают участия наших читателей.

Солнце ярко озаряло улицу Монне, и кумушки сплетничали у дверей так же весело, как будто в течение десяти месяцев ни одно кровавое облако не останавливалось над городом, когда Морис возвращался с обещанным кабриолетом.

Он бросил вожжи уличному чистильщику сапог с паперти св. Евстафия и весело взбежал по лестнице.

Какое живительное чувство — любовь! Она оживляет сердца, умершие для всякого ощущения; населяет пустыни, вызывает перед глазами призрак любимого существа, она делает то, что голос, поющий в душе влюбленного, показывает ему всю вселенную, озаренную лучами надежды и счастья. И так как в то же время это чувство эгоистично, то оно ослепляет влюбленного для всего, что не есть предмет его любви.