Кавалер Красного замка

— И то правда. Куда же мы пойдем?

— Разумеется, ко мне.

— Но я погублю тебя!

— Тем лучше! Пойдем. Иди же!

И Лорен потащил его насильно.

XLVII. Священник и палач

Придя в свою комнату, королева взяла ножницы, обрезала свои длинные и прекрасные волосы, сделавшиеся еще прекраснее без пудры, отмененной с год тому назад, завернула их в бумагу и написала на ней: «Разделить между моим сыном и моей дочерью». Потом она села или, точнее, упала на стул, измученная, утомленная, — допрос продолжался восемнадцать часов — и заснула.

В семь часов шорох раздвигаемых ширм заставил ее проснуться. Она обернулась и увидела человека совершенно ей незнакомого.

— Чего хотят от меня? — спросил она.

Незнакомец приблизился с самым учтивым поклоном.

— Меня зовут Сансон, — сказал он.

Королева слегка вздрогнула и встала. Одно это имя сказало ей более, нежели самая длинная речь.

— Вы пришли очень рано, — сказала она, — не можете ли повременить?

— Не могу, сударыня! Мне приказано прийти.

Сказав это, он приблизился еще на один шаг к королеве.

Все в этом человеке в эту минуту было выразительно и ужасно.

— Понимаю, вы хотите обрезать мне волосы? — сказала она.

— Это необходимо! — отвечал Сансон.

— Я знала и хотела избавить вас от этого труда. Вот мои волосы… на столе.

Сансон взглянул по направлению руки королевы.

— Только, — продолжала она, — мне хотелось бы, чтобы они сегодня вечером были отданы моим детям.

— Это, сударыня, меня не касается.

— Однако я думала…

— Мне принадлежит только то, что остается после… лиц… Их одежда, драгоценные вещи, но и то по формальному их согласию. В противном же случае все это поступает в Сальпетриер и принадлежит бедным и благотворительным заведениям. Так предписано Комитетом общественной безопасности.

— Не могу ли, наконец, я надеяться, что волосы эти будут отданы моим детям? — настойчиво спросила Мария-Антуанетта.

Сансон молчал.

— Я берусь похлопотать, — сказал Жильбер.

Узница взглянула на жандарма с невыразимой благодарностью.

— Я пришел обрезать вам волосы, но так как это уже сделано, — сказал Сансон, — то могу, если желаете, оставить вас одну на некоторое время…

— Пожалуйста, потому что мне надо собраться с мыслями и помолиться.

Сансон поклонился и вышел.

Тогда королева осталась одна, потому что Жильбер только просунул голову в дверь, чтобы сказать приведенные нами слова.

Покуда осужденная стояла на коленях, не менее трогательная сцена происходила в Ситэ, у священника церкви Сен-Ландри.

Священник этого прихода только что встал, и старая ключница готовила ему завтрак, как вдруг кто-то сильно застучал в дверь.

Даже в наше время неожиданный приход к священнику бывает по какому-нибудь срочному случаю: его зовут или крестить новорожденного, или причастить умирающего; но в ту эпоху во Франции священник не был посредником между землей и небом и отдавал отчеты людям.

Однако аббат Жирар был из числа людей, которым менее всего следовало опасаться, потому что он присягнул Конституции.

— Посмотрите, Жасента, — сказал он, — кто это стучится к нам так рано, и если меня требуют не зачем-нибудь экстренным, то скажите, что я должен отправиться в Консьержери и иду туда сию минуту.

Старушку Жасенту когда-то звали Меделеной; но она приняла вместо своего имени название цветка так же, как аббат Жирар назывался гражданин вместо священника.

Жасента сбежала по лестнице в садик, из которого выходила дверь на улицу, отдернула задвижку и увидела молодого человека, чрезвычайно бледного, расстроенного, но с приятной и благородной внешностью.

— Дома господин аббат Жирар? — спросил он.

Жасента рассмотрела неряшливую одежду, длинную бороду и нервную дрожь незнакомца. Все это было дурным предзнаменованием.

— Гражданин, — сказала служанка, — здесь нет ни господина, ни аббата.

— Извините, сударыня, — спохватился молодой человек, — я хочу сказать — служитель церкви Сен-Ландри.

Жасента, при всем своем патриотизме, была поражена словом «сударыня», однако отвечала:

— Его нельзя видеть, гражданин, он занят.

— В таком случае я подожду.

— Но это напрасно, гражданин, — возразила Жасента, у которой от этой настойчивости опять зашевелились дурные мысли. — Его потребовали в Консьержери, и он уйдет туда сию минуту.

Молодой человек ужасно побледнел или, вернее, из бледного сделался синеватым.

— Так это правда! — прошептал он и потом громко сказал: — Поэтому-то я и пришел к гражданину Жирару.

И несмотря на отговорки старушки, он вошел, правда, тихо, но твердо, задвинул на дверях запор и вопреки настоятельным просьбам, даже угрозам Жасенты добрался до дома и вошел даже в комнату священника.

Увидев посетителя, священник вскрикнул от удивления.

— Извините, милостивый государь, — тотчас сказал молодой человек, — я пришел переговорить о весьма важном деле; позвольте нам остаться вдвоем.

Престарелый священник знал по опыту, как выражаются великие горести; он прочел всю страсть на лице молодого человека, ужасное душевное волнение в его лихорадочном голосе и велел Жасенте выйти.