«Я, нижеподписавшийся Рене, кавалер Мезон Руж, клянусь богом и своей честью, что под угрозой смерти заставил достойного священника Сен-Ландри провести меня в Консьержери, несмотря на его живейшие возражения и упорство. В удостоверение чего и подписываюсь.
— Все это хорошо, — сказал священник. — Но поклянитесь еще, что вы не сделаете никакого безрассудства; мало того, чтобы моя жизнь была в безопасности, я отвечаю и за вашу.
— О, об этом не станем и думать, — сказал кавалер. — Итак, вы согласны.
— Конечно, если уж вы непременно хотите… Вы подождете меня внизу, и когда она пойдет в тюремную контору, тогда вы ее увидите…
Кавалер схватил старика за руку и начал целовать.
— О, — проговорил кавалер, — теперь, по крайней мере, она умрет королевой, и ее не коснется рука палача.
XLVIII. Тележка
Получив позволение аббата, Мезон Руж тотчас же бросился в отворенную комнату, служившую, по его мнению, уборной. Здесь в минуту борода и усы его исчезли под бритвой, и только теперь он увидел свою ужасающую бледность.
Мезон Руж, по-видимому, успокоился, но, кажется, впрочем, он совершенно забыл, что без усов и бороды его могут узнать в Консьержери. Он последовал за аббатом, за которым уже успели прийти два человека, и с дерзостью, удалявшей всякое подозрение, прошел за решетку, выходившую тогда к двери трибунала.
На Мезон Руже, как и на аббате Жираре, был надет черный фрак, потому что духовная одежда была отменена в то время.
У тюремной конторы стояло более пятидесяти человек, частью комиссаров, поверенных и даже просто любопытных.
Сердце кавалера так сильно билось, когда подошли к тюремным дверям, что он даже не слышал разговора аббата с жандармами и привратником. Только человек, державший в руке ножницы и кусок только что отрезанной материи, толкнул Мезон Ружа на пороге.
Мезон Руж обернулся и увидел палача.
— Ты зачем, гражданин? — спросил Сансон.
Кавалер постарался преодолеть трепет, пробежавший по всем его жилам, и отвечал:
— Ты видишь, гражданин Сансон, я пришел со священником.
— А, хорошо, — сказал палач и отошел в сторону отдать приказание своему помощнику.
Между тем Мезон Руж пробрался в тюремную контору и оттуда в отгороженную часть комнаты, где дежурили жандармы.
Добрые люди эти были повергнуты в ужас: действительно, насколько горда была королева с другими, настолько же добра была она к этим сторожам, которые были скорее ее слугами, нежели караульщиками.
Но кавалер не мог со своего места видеть королеву: ширмы были задвинуты; они раздвинулись, только чтобы пропустить священника, и снова сомкнулись за ним.
Когда вошел Мезон Руж, между королевой и священником уже завязался разговор.
— Милостивый государь, — говорила она резким и гордым голосом, — так как вы присягнули именем республики, именем которой произносят надо мною приговор, то я не могу иметь к вам доверия. Мы молимся не одному богу.
— Сударыня, — отвечал Жирар, взволнованный таким презрительным признанием, — умирающая христианка должна умирать без ненависти в сердце и не должна отвергать своего бога, в каком бы виде ни представлялся он ей.
Мезон Руж сделал было шаг вперед, чтобы растворить ширмы, в надежде что, заметив его, узнав, какая причина привела его, она переменит свое мнение касательно аббата, но жандармы приметили его движение.
— Но ведь я причетник, — сказал Мезон Руж.
— Если она отказывает священнику, то ей не нужен и причетник, — возразил Дюшен.
— А может быть, она и согласится, — сказал кавалер, возвышая голос, — не может быть, чтобы не согласилась.
Но Мария-Антуанетта, поглощенная волновавшими ее чувствами, не могла ни слышать, ни узнать голос кавалера.
— Уйдите, милостивый государь, уйдите и оставьте меня в покое! — говорила она Жирару. — Мы живем теперь во Франции под правительством свободы; дайте же и мне свободу умереть, как я желаю.
Жирар попытался было сопротивляться.
— Оставьте же меня, милостивый государь, — сказала она, — говорю вам, чтобы вы оставили меня!
Жирар еще раз заикнулся.
— Я этого хочу, — сказала королева с жестом Марии-Антуанетты.
Жирар вышел.
Мезон Руж бросил взгляд за перегородку, но узница стояла, обернувшись к ней спиной.
Помощник палача прошел мимо аббата; он нес в руке связку веревок.
Два жандарма оттолкнули кавалера к дверям прежде, нежели, ослепленный, оглушенный, он успел испустить крик или сделать движение для исполнения своего замысла.
Он очутился с аббатом в коридоре, из коридора оттеснили их до тюремной конторы, где уже распространилась молва об отказе королевы и где австрийская гордость Марии-Антуанетты послужила для одних темой самой грубой брани, в других — возбудила тайное удивление.
— Идите, — сказал Ришар аббату, — возвратитесь домой, если она вас гонит, и пусть она умирает как хочет.