Кавалер Красного замка

— О, нет, нет, — сказала Женевьева, — я не хочу.

— Почему же? — вскричал Морис, который в посещении Тампля видел лишь средство пробыть некоторое время с Женевьевой в тот день, в который он лишен был этого счастья.

— Потому, — сказала Женевьева, — что вам за это придется отвечать, любезный Морис. И если бы что случилось с вами; нашим другом, если бы из-за исполнения моей прихоти с вами случились бы неприятности, то этого я себе вовек не прощу.

— Что благоразумно, то благоразумно, Женевьева, — сказал Моран. — Поверьте мне, ныне общая недоверчивость; подозревают даже самых преданных патриотов; откажитесь лучше от этого намерения, которое не что иное для вас — что вы и сами подтверждаете, — как прихоть.

— Подумаешь, что вы это из зависти говорите, Моран, и что, не видав никогда ни короля, ни королевы, вы не хотите, чтобы и другие их видели. Ну, полноте рассуждать, будьте нашим спутником.

— Я! О, нет!..

— Теперь уже не гражданка Диксмер желает войти в Тампль, а я прошу ее и вас прийти и скрасить одиночество несчастного узника. Надо сказать, что, когда за мной запрут ворота, к счастью, только на 24 часа, я становлюсь таким же пленником, как король или принцессы крови. Приходите же, умоляю вас.

— Ну, Моран, — сказала Женевьева, — проводите же меня.

— Это будет потерянный день, — сказал Моран.

— Так и я не пойду, — прибавила Женевьева.

— Почему же? — спросил Моран.

— Боже мой, очень просто, — сказала Женевьева, — потому что я не уверена, что муж пойдет со мной и что если вы не возьметесь быть моим провожатым, вы, человек рассудительный, человек тридцати восьми лет, то во мне недостанет смелости пройти мимо артиллеристов, егерей и гренадер и просить свидания с муниципалом, который только тремя или четырьмя годами старше меня.

— В таком случае, гражданин, — сказал Морис Морану, — если вы обыкновенный смертный, пожертвуйте половиной дня жене вашего друга.

— Извольте! — сказал Моран.

— Теперь, — подхватил Морис, — я у вас только одного прошу — это скромности. Само посещение Тампля навлекает подозрение. Если затем последует какой-нибудь несчастный случай, всем нам неизбежно предстоит потерять голову на плахе. Якобинцы не шутят, черт возьми! Вы, кажется, слышали, как они обошлись с жирондистами?

— Тьфу, пропасть, — сказал Моран, — надо принять во внимание все, что говорит гражданин Морис. Такой способ окончить торговые занятия мне совсем не по нутру.

— Разве вы не слыхали, — с улыбкой подхватила Женевьева, — что гражданин Морис сказал «всем нам»?

— Ну, что же, что «всем»!

— Всем нам вместе.

— Да, — проговорил Моран, — общество весьма приятное, но я охотнее соглашусь, моя сентиментальная красавица, пожить в вашем обществе, нежели умереть.

«Кой черт, где же была моя голова, — подумал Морис, — когда я воображал, что этот человек влюблен в Женевьеву?»

— Так решено, — ответила Женевьева. — Моран, я к вам обращаюсь, к вам, рассеянному, к вам, вечно задумчивому. Стало быть, в будущий четверг. Не вздумайте в среду вечером начать какой-нибудь химический опыт, который задержит вас на двадцать четыре часа, как это бывает с вами.

— Будьте покойны, — сказал Моран, — притом же вы мне накануне напомните.

Женевьева встала из-за стола, Морис последовал ее примеру. Не отстал бы от них и Моран, но один из мастеровых принес химику небольшой пузырек со спиртом, который и привлек все его внимание.

— Уйдем скорей, — сказал Морис, увлекая Женевьеву.

— О, успокойтесь, — молвила Женевьева, — это займет всего часа два.

И молодая женщина протянула ему свою руку, которую он сжал в своих.

Она раскаивалась в своих ухищрениях и счастьем платила ему за это раскаяние.

— Видите ли, — сказала она, прохаживаясь по саду и указывая Морису на пунцовые гвоздики, которые вынесли на воздух, чтоб их оживить. — Бедняжки, цветочки мои погибли.

— А в чем причина? Ваша небрежность, — сказал Морис. — Бедные гвоздики!

— Совсем не моя небрежность, а ваша невнимательность, друг мой.

— Однако же требования их были невелики, Женевьева. Капля воды, вот и все, а в мое отсутствие вы на это имели довольно времени.

— Ах, — сказала Женевьева, — если б цветы поливались слезами, эти бедные гвоздики не могли бы засохнуть.

Морис обнял ее, живо прижал к сердцу, и прежде нежели она успела защититься — жар уст его горел на полутомном, полуулыбающемся лице ее, обращенном к погибшим растениям.

Женевьева чувствовала себя до такой степени виновной, что благосклонно все сносила.

Диксмер вернулся довольно поздно и когда прибыл, то застал Морана, Женевьеву и Мориса в саду, спорящими о ботанике.

XX. Цветочница

Наконец настал знаменитый четверг, день дежурства Мориса.

Это было в июне. Уже начинало ощущаться приближение ужасной собаки, которую древние представляли томимой неутолимой жаждой и которая по верованию парижских плебеев гладко вылизывает мостовые. Париж был чист, как ковер, и душистый аромат, поднимаясь от цветов и исходя от деревьев, как будто старался хоть несколько изгладить из памяти жителей столицы чад крови, беспрестанно дымящийся на ее площадях.