Кавалер Золотой звезды

— А слово мое будет короткое, — продолжал Прохор, сжимая пальцами кружку, боясь, чтобы не расплескалось вино и чтобы никто не заметил, как дрожит его рука. — Поглядите сперва вон в ту сторону, на этот красивый домик, что приютился себе под кручей. Поглядите на провода, что убегают во все стороны! Чьих это рук дело? Наших рук и наших помыслов. А прислушайтесь! Эге-ге-ге! Шумит, не умолкает Кубань, и хоть с детства мы ее слышали, привыкли к ее песне, а только ныне песня у реки иная, потому что падает вода с высоты небывалой. Песня та новая, как и вся жизнь наша. И вот я скажу ради такого случая: думалось тем, кто в сорок втором году топтал, паскудил нашу землю, что мы уже не подымемся до той высоты, на какой допрежь были, что не избавимся после войны от беды-лиходейки. Прошло с той страшной поры немного времени, а мы не только поднялись, но и расправили плечи.

— Прохор Афанасьевич, — хитро жмурясь, сказал Никита Никитич, — речь твоя правильная, одобряю, а только взгляни, где солнце. Закругляйся!

— Погоди малость, Никита Никитич, солнце от нас не уйдет, а потому и не торопи меня закругляться. — Прохор погладил усы. — Днем нам будет светить небесное солнце, а ночью — свое! — В этом месте речь Прохора была прервана аплодисментами, и когда снова наступила тишина, Прохор продолжал: — Выпьем мы первую чарку за свою Советскую власть, за нашу родную Коммунистическую партию!

Все встали, выпили, и обед начался.

Ели неторопливо, не так, как обычно едят на работе во время обеденного перерыва, и то поглядывали на гидростанцию, то на солнце, ибо знали: самое значительное событие, ради чего съехались сюда люди и уселись за столы, произойдет лишь вечером. Почему вечером, а не днем? Такой вопрос никому даже в голову не приходил, — каждый понимал, что именно вечером, когда темнота укроет степь, должны вспыхнуть по всем станицам огни. Пусть тогда весь мир смотрит, что делается в верховьях Кубани! И потому, что уж очень всем хотелось, чтобы быстрее наступила ночь, день, как бы назло, тянулся удивительно медленно, а солнце точно остановилось в низком полдне и уже не хотело двигаться ни взад, ни вперед.

Может быть, желая как-то скоротать время, а может быть, и оттого, что два или три бочонка уже были опорожнены и яства на столах поредели, но только вскоре делегации станиц смешались и разбрелись кто куда: песельники — к песельникам, танцоры — к танцорам, некоторые парни и девушки, стараясь укрыться от родительских глаз, пошли гулять по берегу. Только одни старики и старухи еще остались на своих местах, но и они пододвинулись ближе друг к другу и завели неторопливый разговор; к ним подсел и Бойченко.

А лагерь шумел и гудел: там подвыпившие мужчины и женщины собрались в круг, и мягкий тенор запел: «Ска-а-а-кал ка-а-зак чере-е-ез до-о-о-лину», а мощный хор тут же подхватил: «Че-е-ерез куба-а-нские по-о-ля…», там, в шумном собрании, кто-то ухал и выбивал ногами такую частую дробь, выделывал такие колена и присядки, что дрожала земля.

«Вот это да! — подумал Сергей, протискиваясь поближе к кругу. — И кто это так отплясывает? А? Да ведь это Алексей Артамашов! Чертяка! Дает жизни!»

— Сергей! Иди на подмогу! — кричал Артамашов, сбив на лоб кубанку.

Рядом с собой Сергей увидел Кривцова, — он смотрел на Артамашова грустными глазами.

— Андрей Федорович, — сказал Сергей, — отчего такой мрачный?

— Завидую.

— Кому? Алексею Артамашову?

— И ему и вообще… Отойдем в сторонку.

Они выбрались из толпы, неторопливо прошли по бровке канала, не разговаривали, а только смотрели на мутный поток. Остановились на плотине, — под ними кружилась вода и, толкаясь в шлюзы, закрывавшие трубы, с сердитым рокотом текла по холмистому сбросу.

— Скоро откроешь шлюзы? — спросил Кривцов.

— Вечерком откроем.

— По двум трубам пойдет вода?

— Покамест по одной.

— Что ж так? Воды мало?

— Нет. Вторая еще не имеет турбины.

— А будет иметь?

— Постараемся.

— Сергей Тимофеевич, с той поры, как ты побывал у нас, загрызли меня думки.

— Оттого ты и невесел?

Кривцов закурил, бросил горящую спичку в воду.

— Тебе хорошо, а каково мне смотреть на ваше веселье. При народе я бы об этом постеснялся заговорить, но тут нас двое. Помоги, Сергей, по-дружески прошу.

— Знаю, о чем ты печалишься, — сказал Сергей. — Посмотри на эту трубу — она поставлена для марьяновцев. Будем хлопотать еще одну турбину.

— Дай твою руку, дружище!

Невдалеке от них по берегу канала шли Семен и Анфиса.

— Таки уговорил тебя мой братушка? — грустно спрашивала Анфиса.

— Пойми, дорогая, — ответил Семен, — не мог я не согласиться.

— А как же наша хата?

— Построим, только здесь. Посмотри, сколько тут места — выбирай любую позицию.

— Эх, Семен, Семен, какой же ты настырный! А ежели не справишься с работой? Тогда как будем жить?

— Справлюсь, — уверенно заявил Семен. — Я же тут буду не один. Завтра должен приехать механик, а пускать станцию будет Виктор. Ирина тоже в моем штате.

Анфиса только покачала головой и тяжело вздохнула.

— Сережа! — крикнула Ирина, выйдя из машинного отделения. — Иди сюда! На минутку!