Кавказ

Я тоже стал беспокоиться об этом, но бывают препятствия, которые побеждаются только со временем. Собираясь в дорогу, я имел дело с одним из таких препятствий. Чтобы укротить нетерпение Муане, я предложил ему ехать вперед с Григорием с одной из вьючных лошадей и ее проводником, а я поеду в санях и с семью или восемью остальными лошадьми.

Прибыв на станцию, Григорий и он должны были заняться ужином. Я приеду, когда успею, с остальным багажом и слугою-грузином, которым снабдил меня полковник Романов, чтобы я мог объясниться с моими ямщиками, так как грузин говорил немного по-французски.

Муане и Григорий отправились. Я потратил еще какое-то время, укладываясь в сани.

Наконец известили, что все готово. Я обнял полковника, сел в сани, передав грузину мою верховую лошадь, и отправился.

Глава LVI Дорога от Кутаиса до Марана

Я не проехал и двух верст, как уже два раза вывалился из саней. Не желая повторения тех акробатических упражнений, что были накануне, я сел на коня.

Сначала мы поехали большой равниной по дороге, обложенной с обеих сторон оврагами, наполненными водой, покрытою легким слоем льда, а в некоторых местах на несколько футов снегом. Эта равнина оканчивалась лесом, который, по словам наших проводников, длился миль на двадцать. При последнем царе, большом охотнике, этот лес был строго охраняем для его удовольствий: он называется Марлакки. В настоящее время лес открыт всем охотникам и изобилует, как уверяют, всякого рода дичью. Это уверение не могло побудить меня отвязать охотничьи ружья, крепко привязанные внутри экипажа. Я настолько много видел дичи, начиная с куропаток в Шуковой до фазанов на Аксусе, что мои охотничьи страсти поутихли.

Мы вступили в лес царя Соломона.

До сих пор пока ничто не оправдывало мрачных предсказаний полковника Романова. Дорога была если не вполне хороша, то по крайней мере проезжаема, и с тех пор, как сани освободились от моей тяжести, они вели себя довольно исправно.

Мы проехали почти шесть или восемь верст по просеке с теми же самыми оврагами по обеим сторонам. Скоро, впрочем, быстрые ручьи стали перерезывать дорогу — один поперек, впадая в овраги, другие, следуя параллельно ей. Я думал, что это та знаменитая река, о которой говорил полковник, но превратившаяся в ручеек.

Мало-помалу ручейки умножились, и все эти небольшие сосуды соединились в большую артерию, которая исподволь вторгалась в средину дороги и наконец слилась с двумя оврагами, края которых, упершись в лес, образовывали собою как бы два берега.

Это пока еще казалось мне более выгодным; эта вода, которая текла с быстротою слишком сильною для того, чтобы замерзнуть, очищала почву от снега и от грязи и образовывала песчаное дно, по которому сани прекрасно скользили, а лошади ступали твердой ногой.

Я радовался такой случайности, вместо того, чтобы жаловаться на нее. Не умея говорить на языке моих проводников, я не мог расспрашивать их; что же касается грузина, которого мой разговор никак, по-видимому, не трогал, то он все старался быть подальше от меня, чтобы не слышать моего голоса; кроме того, на несколько моих вопросов он отвечал так невпопад, что после двух или трех его ответов я совершенно излечился от мании спрашивать его. В результате мне осталось передать роль единственного сотоварища или, вернее, единственной подруги, собственной мысли. Я ехал, мечтая, убаюкиваемый иноходью моего коня.

Каждую минуту нас замедляло какое-нибудь препятствие: то вьюк падал с лошади в живописную речку, которая постепенно становилась все шире и глубже; то сани не могли сдвинуться с места без помощи двух или трех наших проводников. Снова вьючили лошадь, возились с санями, на все это нужно было время: нам следовало сделать двадцать четыре версты от Кутаиса до станции, а мы не проехали и половины, хотя было уже четыре часа дня.

Я должен был не только потерять надежду прибыть в тот же день в Мараны, но еще считать себя счастливым, если достигну станции Губицкой[278] засветло.

Река, по дну которой мы ехали, становилась все глубже, и чем дальше, тем делалась менее быстрой, так что иногда слышался треск льда под ногами лошадей. Очень часто сани, находившиеся впереди, взламывали слой льда, и я продолжал ехать в воде, которая, впрочем, пока достигала не более восьми или десяти дюймов.

Вскоре река, стала до того глубокой, а слой льда настолько толстым, что он мог выдерживать, по крайней мере, в некоторых местах, сани, которые зачастую проламывали его и наполовину исчезали в воде.

Сначала я хотел было следовать за санями, но два или три раза моя лошадь оступилась, и я отказался от этого, предпочитая держаться той стороны, где поток, сохраняя скорость, не давал льду затвердеть. Кое-где снег, скатывавшийся со склонов, создавал удобную дорогу, шедшую через лес. Но тут мне приходилось беречься ветвей деревьев, хлеставших по лицу. Это заставляло меня пускаться вновь по дну ручья, который, по правде говоря, имел одно важное неудобство: мои ноги мерзли от брызг, летевших из-под копыт лошади.