Кавказ под управлением князя М. С. Воронцова (1844–1854 гг.)

Основным же пороком кордонной системы в условиях горной войны была ее неподвижность. Проворным горским отрядам могли эффективно противодействовать только такие же подвижные подразделения. Горная война – это война маневренная, в которой всегда имели успех те, кто превосходил своего противника в проворстве и движении. Любая статичная система заведомо была обречена на проигрыш. Необыкновенная маневренность горских отрядов позволяла им небольшими по численности силами противостоять превосходящим числом, но малоподвижным российским регулярным войскам, державшимся за кордонную систему и оборонительную в целом тактику.

Сами горцы, за прошедшие годы противостояния российским войскам, многому научились, и, «осознав все преимущества регулярной пехоты в открытом бою, чеченцы и дагестанцы стали уклоняться от лобового столкновения с ней, предпочитая гораздо более эффективные партизанские действия»[126]. Так же стали действовать и черкесы, которые быстро учились и усваивали уроки, которые им давали российские войска.

Чтобы каким-либо образом оправдаться перед Петербургом за не приносящие перелома экспедиции, кавказское военное командование настаивало на том, что походы в горы не являются единственно средством достижения победы, но, прежде всего, они суть средства «убеждения горцев в тщетности их надежд на неприступность гор»[127].

Сложилась ситуация, при которой трудно было понять, удавалось ли назначенным генералам и администраторам убедить Петербург в том, что укрепление позиций российского государства на Кавказе потребует разнородных способов реализации обозначенных им задач для различных по своей экзистенциональной сущности этнических и конфессиональных групп, населяющих Кавказский край[128]. Не было ясно, насколько Петербург и российское общество были подготовлены к тому, что российские усилия могут столкнуться с самоотверженной непримиримостью враждебного России этнического и социального пространства.

Российским военным приходилось сражаться в таких условиях, которые определялись военной теорией как серьезное препятствие даже для простого передвижения войск. В то же время в самой российской политической элите, причастной к принятию решений по военно-стратегическим вопросам, не существовало цельности и единства воли в отношении к участию империи в «умиротворении» непокорных горцев.

Многие умы российского дворянского общества были очарованы образами Кавказа, который пришел в российскую действительность со страниц книг А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, А. А. Бестужева-Марлинского, В. И. Немировича-Данченко, Л. Н. Толстого. Им помогали волновать и смущать Россию неясными, но поэтическими картинами восточных сказок многие другие, менее известные писатели и мемуаристы, наполнявшие страницы российских журналов и светские салоны своими свидетельствами, поражавшими публику романтикой и экзотическими персонажами далекой страны.

По свидетельству современников 40-х гг., «для офицеров гвардии и других молодых людей стало обычаем принимать участие в войне против кавказских народностей и добывать себе лавры, вплоть до Георгиевского креста. Все дамы <…> были от них в восторге и считали их героями»[129]. Кавказ был в то время своеобразной Меккой (более виртуальной, чем реальной) для экзальтированных молодых людей из дворян, жаждавших бурных страстей, подвигов и необычайных переживаний и одобрявших начавшееся движение России на Восток. В то же время мало кто понимал или осознавал саму необходимость и всю ответственность и последствия этого шага.

Лишь немногие из тех, кого не впечатляла романтика Востока, и кто подходил к делу прагматически, видя, в первую очередь, во всем политические и государственные выгоды и смыслы, были «люди двенадцатого года», среди которых первую скрипку играл П. И. Пестель. Принадлежа к кругам российской элиты, имевшей определенные виды на пути развития российского общества, и будучи офицером Российской армии, он не просто знал, но и высказывал общее для этих людей мнение по «кавказскому вопросу»[130].

Позиция П. И. Пестеля парадоксальным образом для политического оппозиционера совпадала с мнением императора в том, что горные районы Кавказа по стратегическим соображениям должны находиться в составе России. Народы, населяющие Кавказ, он подразделял на «мирные» и «буйные» племена, предлагая радикальное решение трудностей колонизации и умиротворения края. П. И. Пестель сетовал на то, что «все опыты, сделанные для превращения горских народов в мирные спокойные соседи, ясно и неоспоримо уже доказали невозможность достигнуть сию цель. Сии народы не пропускают малейшего случая для нанесения России всевозможного вреда, и одно только то средство для их усмирения, чтобы их покорить, покуда же не будет сие в полной мере исполнено, нельзя ожидать их тишины, ни безопасности»[131]. Потому лучшим выходом будет все «буйные» и несговорчивые племена «силою переселить внутрь России, разбив их малыми количествами по всем русским волостям»[132].