Кавказ под управлением князя М. С. Воронцова (1844–1854 гг.)

Генералы Кавказ «завоевывали», «усмиряли» или «водворяли в состав империи». Из этого была ясна задача, но не было начертано плана, чертежа всех действий.

Сложившемуся положению вещей не способствовало и то обстоятельство, что в России присутствовала традиция публичной артикуляции монаршей воли, которая подавалась в виде высочайшего обязательства ежечасно действовать в «произведении всего, что только к пользе и благополучию всего отечества служить может»[133], как то было, например, у Елизаветы Петровны, или как то прозвучало в Манифесте императора Николая Павловича в день его коронации: «<…> Мы не имеем, не можем иметь других желаний, как видеть Отечество Наше на самой высшей степени счастья и славы, Провидением ему предопределенной»[134].

Такая обобщенно-обязательственная форма смысла монаршего правления и монарших целей мало, однако, могла прояснить конкретных путей их реализации в конкретных условиях Кавказского края. Потому в умах военных начальников поселялась неясность, усугублявшаяся разноголосицей в определении целей в борьбе за Кавказ, доносившейся в разное время из Петербурга.

Так, М. Н. Катков говорил, что завоевание Кавказа «выпрямляет» историческую судьбу России, а не просто решает некие военно-стратегические и религиозные благотворительные задачи. Оно дает России вернуться к своим корням, восстановить органическое существование страны и народа, искаженное Петром I[135].

Известный военный деятель и непосредственный участник Кавказской войны Р. А. Фадеев считал, что «Кавказ, независимый от нас, создал бы для России нескончаемый ряд утрат и опасностей. Кавказская армия держит в своих руках ключ от Востока; это до того известно нашим недоброжелателям, что <…> нельзя было открыть английской брошюры, чтобы не найти в ней толков о средстве очистить Закавказье от русских. Но если отношения к востоку составляют вопрос первой важности для других, то для России они осуществляют историческую необходимость, уклониться от которой не в ее власти»[136].

Углубляя свою мысль и указывая на обширность и важность российского присутствия в Кавказском крае, Р. А. Фадеев подчеркивал: «Во всяком случае, Россия не может допустить, чтобы без ее участия устроилась судьба целой части света, с которой она слита почти безраздельно, с которой она живет, можно сказать, под одной кровлей. <…> Но действительная связь России с Азией, узел их – на Кавказе. <…> Для России кавказский перешеек вместе и мост, переброшенный с русского берега в сердце азиатского материка, и стена, которою заставлена средняя Азия от враждебного влияния, и передовое укрепление, защищающее оба моря: Черное и Каспийское. Занятие этого края было первою государственною необходимостью»[137].

О цели правящего императорского дома в кавказском вопросе можно было только предполагать, анализируя те задачи, которые императоры ставили перед главнокомандующими Отдельным Кавказским корпусом, хотя и это не всегда позволяло успевать за переменами монарших настроений.

Например, император Николай I в письме к И. Ф. Паскевичу, написанном вскоре после Адрианопольского мира, говорил: «Кончив, таким образом, одно славное дело, предстоит вам другое, в моих глазах столь же славное, а в рассуждении прямых польз гораздо важнее, – усмирение навсегда горских народов или истребление непокорных. Дело сие не требует немедленного приближения, но решительного и зрелого исполнения <…>»[138]. Но уже вступавшему в 1842 г. в должность главкома на Кавказе генералу А. И. Нейдгардту император сообщал: «Не хочу никаких завоеваний, и мысль об оных считаю преступною. Хочу упрочения нашего владычества краем, где признаю его покуда крайне шатким и неверным»[139].

Вопрос оставался за малым – найти способ, как осуществить высказанное императором повеление. Над этим размышляли не только в Отдельном Кавказском корпусе, но и Военное министерство пересылало на Кавказ разнообразные планы, которые исходили от разных известных и знатных особ, близких императорскому двору.

Некоторые горячие головы предлагали рвать горы порохом, а против «хищников» растягивать проволочные сети по берегам Терека и Кубани.

Что касалось до мирных способов усмирения непокорных горцев, то предлагали усмирять их торговлею, «водворением между ними роскоши, пьянства – и, наконец, музыкой, посредством заведения у горцев музыкальных школ»[140].

Не оставался в стороне и сам император, которому кто-то подсказал меру, якобы обещавшую принести много пользы. Предлагалось черкешенок, отбиваемых у турок российскими военными судами, «вместо обычного размена на русских пленных выдавать замуж за солдат, и этим путем породнить и сблизить черкесов с русскими. Мусульманский закон ведь строго запрещает проливать кровь родного человека: значит, кровопролитие прекратится, и черкесская вражда перейдет в родственное расположение к русскому человеку»[141].