А перед этим «вовчиков» и пехоту активно накачивали командиры — не дай Бог кто выстрелит в мирных протестующих. А потом из автоматов у всех вояк, кто участвовал, затворы повынимали — боялись, что кто-то выстрелит случайно завалявшимся патроном. Ну правильно — как можно стрелять в советский народ? Да, какие-то дебильные иллюзии тогда ещё присутствовали, весьма выгодные для развала страны — мол, перед нами простые задурманенные люди, а не озверевшие нацисты.
Этот «народ», впрочем, не особо стеснялся. К майору в оцеплении подходит малец лет десяти:
— Дядя, а что это у вас?
— Бронежилет, сынок, — умильно говорит офицер.
Так гадёныш мелкий отводит бронежилет и снизу долбит под него из обреза. И под шумок смывается — он же ребёнок малый, стрелять вслед не станешь, да и не из чего.
Вот такая была там атмосфера. Под костры из машин и сжигаемых армян. И под вопли:
— Смерть армянам! Они приговорены!
Кое-как огромными усилиями всю эту катавасию передавили. Притом без пулемётов, хотя их там так не хватало — её Богу, никого из этой своры не жалко было бы.
Пострадало двести пятьдесят военнослужащих. Из Москвы огромная следственная группа прилетела — Генпрокуратура, ГУУР МВД, чекистов немеряно. Стали расследовать — и ни шиша не получается. Кого-то, кого с поличняком взяли, закрыли, а дальше — стена.
Доходило до того, что опер ко мне приходил, просил разрешения поговорить с нашими отловленными дезертирами. Которые в тех местах шарашились — может они чего видели.
Кого-то там осудили — не помню уже. Интересно посмотреть, что с этими осуждёнными стало и где они теперь. Не удивлюсь, если у них все по жизни сложилось хорошо, и они наверх поднялись.
Ни заказчиков, ни организаторов резни так и не выявили — во всяком случае, мне об этом ничего неизвестно. Самая мощная в мире правоохранительная машина, все эти ГРУ, контрразведки, угрозыск с агентами, резидентурами, прослушками, радиоконтролем не смогли продвинуться ни на шаг. Тяжёлый танк советской государственности невиданно забуксовал. А, может, просто было, на что закрыть глаза? Ох, вопросов масса, кто бы дал ответ. Теперь уже это история, а там чаще всего определённой истины нет, только трактовки и версии.
Атмосфера в самом Баку постепенно накалялась. Из месяца в месяц — не то, чтобы быстро, но как-то неумолимо. Все эти демонстрации на площади Ленина. Палатки с голодающими, которые обещали голодать, пока армян в Карабахе не перебьют всех до единого. В эти палатки и тайники холодное оружие, пики какие-то заносились для борьбы с МВД при будущем разгоне демонстрации. Какие-то безумные речи звучали.
Градус рос. Азербайджанская официальная пресса кишела антиармянскими статьями, и никто писак не укорачивал. Прибывали беженцы из Армении и подогревали ситуацию — а им было, о чем рассказать, ведь в Армении тоже резня шла. Стали бастовать предприятия и общественный транспорт. У нефтяников начались акции саботажа — в одну ночь как-то срезали несколько триста пятьдесят приводных ремней качалок на нефтевышках.
И вот уже промозглой осенью 1988 года объявлена националистами всеобщая забастовка. И шпана собираясь большими группами, бьёт стекла у автобусов, которые отваживаются выходить на линии. Кричит «Газават» — священная война. На головах молодчиков повязаны зелёные ленточки — мол, готовы умереть за Азербайджан. А самим «шахидам» лет по шестнадцать-восемнадцать. И их много. Очень много. Со всего Азербайджана они стекались. Коренные, бакинцы среди них затерялись и в большинстве своём хотели покоя, а не войны. Но сегодня аул на коне!
Подвозит меня по делам водитель-азербайджанец и возмущается:
— Совсем эти аульные одурели! У меня друг армянин. Почему он от них прятаться должен? Мерзавцы.
— Многие так думают?
— Да почти все бакинцы. А эти. Понаехали, сосунки!
По улицам носятся машины такси, из окон которых, высунувшись по пояс, несовершеннолетние дебилы размахивают флагами и ревут возбужденными павианами:
— Карабах!!!
Еду на работу утром. Толпа демонстрантов перекрывает улицу, начинают бить ладонями по автобусу, орать:
— Выходи! Давай с нами!
А русский дедок орёт азартно водителю:
— Чего встал? Дави этих дураков!
Закончилось всё это беснование, как и ожидалось, погромами. В ноябре 1988 года армян начали бить в Баку массово.
Мы как в осаде были тогда. Нам был приказ — в форме военной в городе не появляться. Переодевались на работе. Хотя я сдуру поперся в военной форме ночью — очень надо было, через самый бандитский район к вокзалу. И обошлось. Правда, все же наткнулся на какую-то шоблу, услышал вслед:
— О, лейтенант!
Но не напали — тогда вообще к войскам и к русским относились относительно терпимо — видно же, что не армяне. Главная претензия к нам была, что мы защищаем армян.
Нашим прокурорским стали раздавать оружие для ношения. Морякам, прокуратуре четвёртой армии дали. А нам, гарнизонным, не нашлось лишних стволов. Выяснилось, что мы вообще безоружные, нас на какое-то там довольствие не поставили.
Тогда у нас многие сослуживцы из Афгана в контору прибыли. Они говорили: