Кавказ: земля и кровь

Сегодня я купил вьючную лошадь за 106 рублей. Черкесам у нас в плену гораздо лучше, чем после выкупа, ибо после выкупа они не попадают уже в свой аул, а обязаны всю свою жизнь работать и быть рабами тех, кто их выкупает. Как жаль, если княжна подвергнется той же участи! Загоскин уехал в свою батарею.

13 апреля. Я был у обедни в соборе и с сегодняшнего дня начинаю говеть. Собор деревянный и чрезвычайно большого размеру, певчие довольно хорошие. Кругом собора построены довольно хорошие гошпитали. Собор и гошпитали обнесены земляным валом, на котором выставлены пушки.

С каким удовольствием ездил я сегодня верхом на своей лошади, первый раз по выезде из Петербурга! Сегодня наняли мы квартиру за 12 рублей в неделю.

14 апреля. Сегодня у обедни я познакомился с разжалованным за 14 декабря капитаном лейб-гвардии Финляндского полка Цебриковым,^[223] который уже 10-й год служит унтер-офицером в Тифлисском пехотном полку. Он прекрасный человек и уже совсем сед, я у него сегодня обедал с Яковлевым.

15 апреля. Сегодня я исповедался и причащался Святых Тайн и потому готов теперь идти всюду. Умирают раз — двух смертей не бывает. Вечером я был на Страстях, ночь была темная, при возвращении из церкви надо было видеть, как всякий спешил домой и, вместе с тем, боялся потушить свечу, для того чтобы, придя, можно было сделать на потолке или дверях крест в память Страстей Господних тем самым огнем, который горел в церкви.

16 апреля. Я отправил еще одно письмо к брату,^[224] чтобы поторопился высылкою мне денег.

17 апреля. Сегодня закупил я у Сербина все нужное к походу, ибо говорят, что на третий день выступим.

18 апреля. Был у обедни и разговлялся у Лингена. Против дому атамана Заводовского сделаны три качели, музыка казачья, довольно сносная, ходит по домам и поздравляет, есть много гуляющих, но что делается теперь в Петербурге! Приятно вспомнить прошедшие минуты.

Жаль, что не был у заутрени, человек не разбудил меня, я же, слыша выстрелы, полагал, что идет дождь, и за то лишился чудесного зрелища: кругом церкви горели смоляные бочки и плошки, вал так был освещен плошками. Пальба из орудий была ужасная, так что я никак не мог уснуть. С атаманом христосовался у обедни и не пошел к нему потому, что мне не сказал ни слова, но, по здешнему обычаю, в этот день не приглашают.

19 апреля. Сегодня утром ушли уже в поход Штакельберг и Стандершельд. Я с Яковлевым являлся к полковнику Полтинину,^[225] нашему полковому командиру (Навагинского полка); он принял нас очень ласково, позволил остаться хоть до воскресения и назначил в (гренадерскую) 1-й батальон. Он добрый прямой человек, и с ним, кажется, можно будет сладить; он назначен теперь до прибытия Вельяминова командиром отряда, прикрывающего саперные работы и транспорты. Он славно декорирован: имеет Анну с короной на шее, Георгия, Владимира, турецкую и персидскую медали. Сегодня большое гулянье под качелями, и некоторые черноморские барышни, в том числе была одна дочь подполковника, занимались сидя кусанием орешков и подсолнечника — это довольно забавная картина.

20 апреля. Отправлены к Сербину вещи для сбережения до возвращения из экспедиции. <…>

Сегодня вечером переехал я на квартиру к Яковлеву, Флемингу и Гюнтеру, и старая моя хозяйка уверяла меня, что я большой хозяин, ибо всегда запирал калитку.

21 апреля. Скоро надо отправиться в поход, войска еще третьего дня отправились в Ольгинское укрепление, и я так много наслышался, что при мысли о походе волосы дыбом становятся, тем более, что придется пунтировать пешочком; но что делать, вступивши раз в военную службу, надо на все быть готову, нет худа без добра. Сегодня я ездил верхом, осматривал Екатеринодар, но ничего в нем нет хорошего, и остаюсь еще здесь только потому, что в избе лучше спать, чем на биваках. Хозяйка, дьяконша, у которой теперь стою на квартире, — презлая женщина: не пройдет дня, чтобы не порола всех своих детей (а всех их у нее четверо), я не понимаю, как она не устает: не только что порет их розгами, но бьет чем попало.

22 апреля. Сегодня целый почти день я проиграл в вист, вечером заходил к князю Долгорукому, Столыпину, Унковскому^[226] и Ерину,^[227] и они при мне отправились в Ольгинское; без меня на квартиру приезжал квартальный с бумагой от Заводовского, дабы мы выехали из Екатеринодара по случаю скорого прибытия Вельяминова.

23 апреля. Не успели проснуться, как объявили нам, что ждет солдат с бумагой от полицмейстера, содержание коей: выехать с получением немедленно в Ольгинское укрепление, мы на обороте написали, что читали…

Флеминг был у атамана и получил для нас открытые листы, но мы намерены выехать не раньше воскресения.

24 апреля. С Яковлевым был у всенощной, по окончании коей отслужили молебен. Завтра в путь. Боже, благослови!