Кавказская слава

— Зачем нам эти потомки ференгов[48]. Пусть их шашкам радуются лентяи. Моя гурда[49] лежит в деревянных ножнах, но…

— Я уже слышал историю о двух отрубленных головах, — учтиво, но резко оборвал тамаду Абдул-бек.

— Две? Неужели там было лишь две? Мне помнится, что лезвие прошло через три шеи, а мне казалось, что оно свистело по воздуху.

— Я был там, — сказал Шагабутдин. — Я видел этот удар и помню, что на землю упало разом четыре головы.

— Да, четыре! — Глаза Ильяса оставили Абдул-бека и обратились словно бы внутрь. — Конечно, четыре! Четырех пленников мы не довели тогда в Эндери. Но я выиграл этот спор и не жалею об утраченном золоте. Не может человек удержать в одной руке два арбуза. Либо ты мужчина, либо купец.

Абдул-бек повернулся к Шагабутдину:

— Каждый думает о своем, говорят лакцы, но мельник лишь о воде.

— Он хорошо сражается, однако рассказывать любит не меньше. Но какая же вода подтачивает твою душу, мой друг?

Абдул-бек помолчал, не решаясь сразу высказать, что просилось на язык с того момента, когда он узнал о рождении сына Шагабутдина.

— Не дожидайся рассвета, увези семью из аула.

Шагабутдин придвинулся ближе и понизил голос почти до шепота:

— Ты думаешь, русские перейдут мост?

Хмельной Ильяс еще не потерял слух и подхватил последнее слово:

— Мост! Мост! Русские бросятся на мост, и он поведет их прямо в руки ангелов смерти! Азраил уже стоит там с кривым мечом! Да, Шагабутдин, увози семью из аула, потому что после завтрашней битвы неделю, месяц женщины не смогут набирать воду в реке. Манас станет красным от русской крови!

Шагабутдин подождал, когда он закончит, и, пока остальные гости кунацкой кричали, поднимая чаши с бузой и брагой, продолжал тревожно выспрашивать Абдул-бека:

— Нас здесь двадцать пять тысяч храбрых, испытанных воинов. На каждого русского приходится трое-четверо наших. Неужели они могут одолеть нас и подняться в аул?

— Вспомни дело у Талгинской горы. Тогда мы тоже были уверены, что русские умрут на завалах. Но они обошли нас.

Шагабутдин в сердцах стукнул кулаком по колену:

— Это мехтулинцы проспали русских. Гасан-хан и его нукеры напились и не слышали даже скрипа колес гяурских повозок. А потом… Да, потом мы ездили в гости к Ярмул-паше, и он усыпил нас сладкими разговорами, а его люди пришли и заняли перевалы.

— Мадатов привел свой отряд из Каракайтага и зашел в спину нашей страже у Волчьих ворот.

Шагабутдин с любопытством посмотрел на Абдул-бека:

— Мадатов? Я слышал уже это имя. Но ты произнес его будто выплюнул.

— Он разрушил мой дом. Теперь на нем долг крови. Я объявляю канлы этому человеку.

К несчастью, Ильясу снова удалось услышать их разговор.

— Канлы?! Наш храбрый Абдул-бек объявляет кровную месть Мадатову! Помнится, в детстве дед рассказывал мне историю, как маленькая, но гордая птичка объявила кровную месть орлу!

Абдул-бек скрипнул зубами, но сумел остаться на месте:

— Выпей еще браги, Ильяс. Выпей и отдохни до утра. Пусть тебе приснятся десятки, сотни отрубленных русских голов.

— Да! Конечно, я выпью за нового джигита в нашем ауле!

Ильяс потянулся к кувшину, а Шагабутдин снова наклонился к своему кунаку:

— Мы хорошо укрепили и берег, и склон горы, и дорогу к аулу. Эти ференги, что пришли с Султан-Ахмет-ханом, знают привычки русских. Мы закрыли входы на мост, мы укрепили берег, где они могли бы спуститься к воде.

— Я прошел налево, до самого конца наших окопов. Там не много людей, и они больше дремлют, чем пытаются услышать врага.

— Там берег высится над водой отвесным утесом. Разве у русских есть крылья, чтобы взлететь на его вершину?

— У них нет крыльев, — согласился Абдул-бек, — но у них есть штыки.

— Штыки?! Что такое штыки, Абдул-бек?

— Штыки?! — опять не вовремя встрепенулся Ильяс. — Это такие штуки, Шабагутдин, при одном виде которых кое у кого вырастают большие крылья.

Абдул-бек вскочил, выхватывая кинжал. То же самое сделал Ильяс. Но Шагабутдин успел стать между ними:

— Не в моем доме вы будете решать этот спор, — промолвил он твердо. — Я хочу, чтобы вы оба сели. И помирились немедленно.

Соперники опустились медленно на подушки, но каждый еще держал руку на рукояти.

— Перестаньте спорить, вы оба! — крикнул кто-то из другого конца кунацкой. — Потерпите до утра, и русские помирят вас, может быть, навсегда.

Ильяс еще надувал щеки и губы, как обиженный мальчик, но Абдул-бек отпустил оружие:

— Увози семью. Кто знает, чем закончится завтрашнее сражение. Спасешь мальчика, будет кому отомстить за тебя.

Шагабутдин кивнул:

— Пойду, посмотрю, как жена. Она уже не девочка, роды были тяжелые. Выдержит ли она дорогу холодной ночью? Отправлю ее, сына и дочерей. Пошлю с ними женщину, что помогала в хозяйстве.

— Попроси отца чтобы провел их в горы.

Шагабутдин улыбнулся не слишком весело, отогнул один уголок рта: