Кавказская слава

Усовестившийся Трифон прыгнул вниз, удостоверился, как и посоветовал ему барин, что лужа мелкая, а дно у нее твердое, и шагом повел лошадей по деревенской улице, старательно выглядывая возможные помехи. Артемий Прокофьевич, кучеру было уже известно, весьма щедро платит за дело, но нещадно взыскивает за любую оплошность.

Через четверть версты, проехав изб десять, они встретили старика в цветной, мятой рубахе, и тот уже обстоятельно объяснил, как им найти жилье барина.

Выехав за околицу, они свернули налево, мимо зеленеющего поля. По широкой, не вязкой дороге лошади бежали в свое удовольствие. Еще через пару верст пролетка въехала в лес и там, подпрыгивая на корнях, скоро достигла речного берега. Дорога сначала пошла у самой воды, вдоль зарослей тростника, а потом отвернула и скоро уже уперлась в одноэтажный дом, выросший подобно грибу у самой опушки. От зажиточного крестьянского он отличался разве что мезонином, торчащим из крыши, да маленькой галерейкой, легким намеком на портик у главного входа. У дверей, выглянув, очевидно, на стук колес и копыт, стоял дворовый парень. В опущенной руке держал он топор; то ли работал по хозяйству, то ли прихватил из сеней на всякий случай.

Артемий Прокофьевич встал в пролетке:

— Барин дома?

Парень медленно кивнул, не спуская, впрочем, глаз с обоих приезжих.

— Передай, что статский советник Георгиадис хочет засвидетельствовать ему свое искреннее почтение.

Парень исчез, а через несколько минут на крыльце появился его хозяин. Примерно того же возраста, лет тридцати — тридцати двух, только куда светлее и худощавее. И одет он был похоже, только почище — подпоясанная рубаха на выпуск, широкие штаны из крашеной холстины да разношенные сапоги, надетые, очевидно, второпях на босые ноги.

— Здравствуйте, Сергей Александрович! — громко окликнул его приезжий.

Новицкий всмотрелся, прищурясь, против дневного солнца, а узнав, тут же сошел, прихрамывая, со ступенек и направился к стоящей пролетке. Георгиадис спешил навстречу…

Пока встретивший приезжих парень и круглая, курносая женщина готовили гостю комнату, Сергей провел Артемия Прокофьевича к себе в кабинет. Георгиадис быстрым и цепким взглядом окинул большой стол, заваленный бумагами, картами. Ломаные гусиные перья лежали на краю столешницы, ожидая, пока их выкинут вон. Пара простых подсвечников да чернильный прибор, содержимое которого, очевидно, не успевало высыхать. Суровые самодельные полки легко держали тяжесть полутора сотен книг. Пара томов лежала у кресла, придвинутого к окну. К не зашитой досками, не завешенной стене придвинута была широкая лавка; поверх плоского матрасика и такой же подушки лежало брошенное небрежно, странное покрывало, в котором, присмотревшись, гость с изумление узнал сшитые вместе две волчьи шкуры.

— Да, водятся у нас здесь еще и такие зверюги, — усмехнулся Новицкий. — Зимней ночью такие рулады начинают выводить там, за озером, куда Слезня наша впадает, иной раз прямо жуть берет. Потому и ружье заряженное ставлю в угол для душевного равновесия.

— Сами брали? — кивнул Георгиадис на шкуры.

— Нет. Это Мишкины. Видели моего парня? Он у меня и дворовый, и кучер, и повар, и сторож. А зимой бегает за зверем на своих снегоступах. Когда-то и я мог за ним удержаться, в самой юности. Мы же росли вместе. А нынче… — он махнул рукой. — Доковыляю до берега, окунусь и назад.

— Не отпустило еще?

Новицкий покачал головой:

— Год госпиталя, полтора здесь. Хорошо хоть уже на обе ноги ступаю. Я же Березину переплывал в ноябре. Речка едва вдвое шире чем Слезня, но вода весьма и весьма холодная. Да картечью еще зацепило у самого неудобного места. Плюс к этому полтора часа стоял без движения в мокром мундире, смотрел, как гусары наши рубятся на той стороне. Пока шел бой, ничего не чувствовал — ни холода, ни ветра, ни боли. Только закончилось, сразу обеспамятел. Очнулся уже в санитарной повозке. И начались скитания… Правильно говорил Ланской: чем в наш госпиталь, лучше уж сразу.

— Но вы же выпутались.

— Я удачлив. Из всех неудач мне попадается наименьшая. И деревеньку нашу, видите, не сожгли. И мать меня дождалась, умерла, можно сказать, на руках.

— Отец же ваш погиб на Кавказе?

— Вы хорошо осведомлены, Артемий Прокофьевич. Да что же мы с вами стоим, садитесь в то кресло, а я здесь, у стола примощусь, на привычное место.

Опускаясь на обитое кожей сиденье, Георгиадис не удержался, чтобы не присмотреться к лежащим на подоконнике томикам. Antoine-Henri Jomini «Traite des grandes operations militaires»[20] и Karl von Clausewitz «Uebersicht des Feldrugs von 1813 bis rum Waffenstillstande»[21].

— Не отпускает война?

— Нет, — коротко и жестко ответил Новицкий.

— Что пишете? — так же без обиняков спросил Артемий Прокофьевич.