Кавказская война

Наша историческая сила в громадном сочувственном народонаселении, окружающем юго-западные пределы России. Наша слабость в том, что мы вчера лишь сознали свое сродство с десятками миллионов пограничного населения и не только еще не овладели нравственно сочувственной стихией, но едва начинаем понимать значение предстоящего нам нового, вероятно, последнего перелома в русской истории. Не особенно трудно, однако же, исправить невольную ошибку первых трех четвертей столетия. В наш быстротечный век не только события разыгрываются чрезвычайно скоро, но переворот во взглядах и чувствах людей совершается с изумительной быстротой, коль скоро накапливаются к тому разумные основания; ни того, ни другого нельзя мерить прежним масштабом. Даже в международной политике главное дело в твердом общественном сознании, — если есть только какая-нибудь соразмерность в силах; а соразмерность эта в нашем деле очевидна. Нужно только, чтобы разумное побуждение к единодушному усилию стало очевидным в такой же степени.

Силы сочувственных нам заграничных населений громадны, но до сих пор бессвязны. Нет никакого сомнения, что славянские и соседние им православные племена другой крови, сплетенные с ними одной судьбой, перевернули бы разом весь нынешний порядок вещей в Турции и Австрии, если бы принялись за дело единодушно и не опасались остальной Европы. Но такое единодушие, возникающее само собой, несбыточно и немыслимо, как немыслимо правильное движение планет без солнца в средоточии. Кроме того, в этой глухой борьбе ни один член великой семьи не обладает достаточно явным перевесом сил и развития, чтобы стать признанным руководителем остальных, но каждое племя отдельно борется против давящих его обстоятельств; ни одно племя не может протянуть другому руку, потому, во-первых, что не может собственными усилиями приобрести достаточной для того свободы действий, и, во-вторых, потому, что прямые цели, — цели текущего дня, — для каждого иные. Сочувственные нам населения опутаны в безвыходном круге, не имея возможности ни достигнуть единодушия, так как им недостает для этого самостоятельности, ни добиться самостоятельности без предварительного единодушия. Даже независимые народы Балканского полуострова, сербы, румыны, греки и черногорцы слишком разрознены и подавлены гнетом Европы, чтобы серьезно думать о союзе. Без внешнего объединения огромная масса славянского и православного мира бессильна: собранная вокруг одного общего устоя — она неодолима. Начиная с северной группы, большая половина австрийской армии состоит из славян. При общем сзове чешское племя, по обе стороны гор [164], выставляет 120 тыс. первостепенных солдат, русские галичане 60 тыс., словаки (смешанные, впрочем, с другими населениями в венгерских рядах) [165]30 тыс., словенцы Иллирии и Штирии также 30 тыс.; затем все сербское племя южноавстрийской границы составляет один военный стан знаменитых «красных плащей»; далматы, первые моряки на Средиземном море, комплектующие весь военный флот; венгерские румыны, стоящие в одинаковом положении со славянами, ставят 80 тыс. солдат немцев и мадьяров, в которых заключается весь политический устой Австрии, наберется в рядах ее армии, даже вместе с поляками, не более 280 тысяч. Конечно, славянские и другие чужеплеменные полки теперь еще сила австрийская, и притом верная, пока над ними развевается черно-желтое знамя; но полки эти были бы еще вернее своему народному знамени, если бы оно поднялось над ними. Далее в пределах Турции, от Далмации до Румынии, живет другая половина сербского племени, от природы народ воинов, не задумавшийся восстать против всех сил турецкой империи и отстоявший свою независимость без чужой помощи; у Адриатического моря ветвь сербского племени, черногорцы, выстоявшие в продолжение веков против страшного царства Солиманов; на юге греки, одни в свете готовые умирать за родное дело даже без надежды на успех; между сербами и греками 6 миллионов болгар, покуда еще не воинов, но способных стать воинами, как все славяне, способных, как мы видим, ежедневно потрясать свое ярмо.

Наконец, в тылу прочих, 4-миллионный православный румынский народ; его порабощенные братья вопиют к нему, Европа торгует им в своих политических сделках, — придется же ему подумать о завтрашнем дне. Наши прирожденные союзники выставляют теперь полмиллиона солдат для закрепления над собой ненавистного ига: они выставят все вместе миллион солдат и за ними столько же местного ополчения для ограждения своей независимости, когда у них будут развязаны руки. До того еще многие из них станут не колеблясь рядом с нами и все пошевелятся сильно, как только мелькнет им возможность освобождения не на словах, а на деле. Но, конечно, не манифесты в минуту войны вызовут к доверию наших единокровных и единоверных, — мы видели значение манифестов 1854-го, — а братское и деятельное сочувствие, доказанное будничным опытом, общность умственной и нравственной жизни до войны.