Кавказская война. Том 2. Ермоловское время

А между тем, изгнанный им из Ширвани Касим-хан в течение пятнадцати лет скитался в горах Дагестана в суровой бедности. И вот теперь Пестель, придя в Кубу, вызвал его к себе, обласкал и имел с ним какие-то тайные переговоры, поселяя в нем надежду снова сделаться владетелем Ширванского ханства. Слух об этом дошел до Мустафы и, конечно, не мог не встревожить его. В разговоре с приставом он даже прямо сказал: “Зачем генерал имеет сношения с Касимом? Не хочет ли доставить ему ханство, а меня сослать?” И на все убеждения пристава, что слухи эти не имеют основания, он твердил одно: “Увидим, кто тогда выиграет”. Вот это-то обстоятельство и было причиной его воинственных приготовлений.

Ермолов старался успокоить подозрительность хана, но вместе с тем и напоминал ему о долге верноподданного. “Ваша воля,– писал он ему,– верить или нет искренности моего совета, но если вы будете упорствовать в преступных намерениях, то, сколько ни прискорбно мне как доброму вашему приятелю, я скоро вразумлю вас, что я не забыл моих обязанностей к великому моему государю”.

А тут, как нарочно, пало Шекинское ханство, и Мустафа уже стал в явно враждебные отношения к русским. “Я давно знал, что так будет!” – повторял он угрюмо, когда до него дошла ермоловская прокламация к шекинским жителям.

“Неужели русские полагают, что Дагестан им покорится и что они могут владеть им?” – часто говорил он в это время в раздумьи. Ни шах-Аббас, ни другие славные завоеватели там ничего не сделали. Право, русские не знают дагестанских народов, и скорее они обессилят и истребят сами себя, нежели покорят дагестанские горы и ущелья”. Озираясь то на пять пушек, стоявших на дворе его дома, то на высоты Фит-Дага, на окружающие их скалы и утесы, он с удовольствием выражал непреложную уверенность, что резиденция его неприступна, и тысячу раз повторял, что во всей Ширвани нет места лучше и приятнее для него, как Фит-Даг.

Бегство Сурхая Казикумыкского через его владения и с помощью его же нуреков, между тем, окончательно испортило отношения Мустафы к России. К этому прибавилось то, что Ермолов, как раз в это же время, захватил в свои руки одного из самых близких к хану людей, который и выдал все его связи с дагестанцами. Мустафа решился было на подкуп, но значительные денежные суммы, отправленные им к разным лицам в Тифлис и к приставу Макаеву, были представлены Ермолову и обращены в казну. Мустафа узнал об этом и, ожидая наказания, начал готовиться к побегу в Персию. Все ценное имущество его, заключавшееся в ста сорока тысячах звонких червонцев, постепенно перевозились за Куру; туда же отправились многие семейства беков; сам Мустафа стоял еще на укрепленных высотах Фит-Дага, но при нем оставалось уже только небольшое число туземной конницы и по ста человек сурхаевских нукеров; жены его были совершенно готовы к отъезду; лошади и катеры были собраны и по ночам стояли оседланными. Ходил слух, что Мустафа, выпроводив из стана всех женщин, нападет на русские войска, стоявшие в ханстве, и уже по истреблении их уйдет в Персию. А на Муганской степи, по ту сторону Куры, стояло восемьсот шахсеванских наездников, и с ними сам Ата-хан, готовый принять Мустафу под свою защиту.

“Мы ожидаем побега хана с часу на час,– писал Ермолову пристав капитан Макаев,– я стою в деревне Сагьян с ротой и сорока казаками; стоим осторожно, потому что всякую ночь дают знать, что на нас будет нападение”.

Одновременно с донесениями, шедшими от пристава, Ермолов продолжал получать и дружеские письма хана, старавшегося оправдывать свое поведение и выражавшего в них чувства неизменной верности русскому императору. Но в ответ на эти лживые письма два батальона и восемьсот казаков, под командой донского генерала Власова, форсированным маршем уже двигались в ханство. Ермолов ожидал, что Мустафа, собрав своих приверженцев, будет защищаться в крепком Фит-Дагском замке. Но хан о защите не думал и, предупрежденный вовремя, девятнадцатого августа 1820 года бежал в Персию. Казаки, однако же, шли с такой быстротой, что хан едва успел переехать Куру, как и они появились уже в виду переправы. Два, три часа промедления, малейшая задержка неминуемо отдали бы хана в их руки. О поспешности бегства его можно судить по тому, что хан оставил во дворце двух меньших своих дочерей, из которых одну, грудную, нашли раздавленной между разбросанными сундуками и пожитками.