Кавказская война. Том 3. Персидская война 1826-1828 гг.

В ночь на 25 число, еще до начала осадных работ, брошено было в город несколько пробных бомб из-за кургана Муханатдтапа. Утром войска заняли восточный форштадт, и в садах его закипела работа. Полки Кабардинский и тридцать девятый егерский, батальоны Севастопольского и Крымского полков – дружно принялись готовить туры и фашины. И в ночь на 26 число уже устроена была таким образом первая демонтир-батарея на шесть тяжелых орудий, всего в трехстах саженях от восточной стены, на высоком Георгиевском холме, с которого видна почти вся внутренность крепости. Правее ее, в полутораста шагах, за уцелевшим строением форштадта, в садах, прикрытая высокой и твёрдой стеной расположилась другая батарейка на четыре двухпудовые мортиры.

С утра началась канонада. Не успели сделать трех выстрелов с русской демонтир-батареи, как по всей восточной стене Эривани, над пятью огромными башнями ее заклубились облака порохового дыма, и над головами артиллеристов загудели персидские ядра. Неприятель отвечал энергично, но скоро должен был уступить превосходству русской артиллерии; один из первых же снарядов ее попал в главную мечеть и пробил великолепный купол, сделанный с неподражаемым искусством из глазированных синих кирпичей, другой – пробил стену сардарьского дворца и повредил шахский портрет. На суеверных персиян это обстоятельство произвело чрезвычайно дурное впечатление; сам Гассан-хан покинул пышный дворец и переселился в тесную каморку крепостного каземата. Перед закатом солнца тяжелые орудия прекратили пальбу, но соседка, мортирная батарея, продолжала стрелять всю ночь, и бомбы ее, рисуясь высоко в воздухе, яркими метеорами падали и падали в крепость.

Между тем, едва только смерклось, две тысячи рабочих, с ломами, кирками и лопатами, рассыпавшись по обе стороны северо-восточного угла, в ста девяти саженях от рва, начали рыть траншею. Ночи стояли лунные; но на этот раз темные облака заволокли все небо и покровительствовали осаждающим. Когда полный месяц вышел наконец из-за туч и осветил местность,– неприятель открыл жестокий огонь по работавшим. Но молча продолжали свое дело солдаты; молча, с ружьем у ноги, стоял гвардейский батальон, прикрывавший их, ни одним выстрелом не отвечая неприятелю. “И в течение всей осады,– говорит Паскевич,– это хладнокровие в русском войске осталось неизменным”. К утру вся параллель, огибающая юго-восточный угол Эривани, была окончена, а на ее левом фланге появилась другая демонтир-батарея, вооруженная также шестью тяжелыми орудиями и двумя двухпудовыми мортирами.

Теперь, весь день 27 числа, крепость громили уже восемнадцать орудий с двух батарей. Несмотря на то, в урочный час, по захождении солнца, слышно было, как в Эривани на трубах и барабанах играли вечернюю английскую зорю; видно было, как крепостной гарнизон принялся исправлять повреждения, наделанные в стенах русскими снарядами, и затем все затихло в крепости,– не спали только одни часовые, густой цепью расставленные по крепостной стене; их протяжный оклик: “Cap-бас!” – не умолкал до самого света.

Русские работы в эту самую ночь быстро подвигались вперед, и час падения Эривани близился. 28 числа по крепости действовали уже четырнадцать осадных орудий. Это была брешь-батарея, расположенная на правом фланге траншей, всего в расстоянии сто пятьдесят саженей от стены. Со стен Эривани неумолимо также гремел артиллерийский огонь, но к нему в русском лагере относились совершенно равнодушно, он был безвреден. Только раз как-то одна из неприятельских бомб, случайно залетевшая в лагерь, угодила в самый котел, где варилась солдатская каша,– и в нем лопнула. И котел, и каша разбросаны были на далекое расстояние: батальон егерей лишился скромного обеда, но этим все и кончилось,– ни убитых, ни раненых не было.