Кавказские новеллы

То было мое «время Ламинки», когда мы были наднациональны, надмирны, питая свой мозг самой лучшей продукцией, вырабатываемой во все времена во всем мире, когда красота была разлита на земле и небе – вокруг нас и в нас самих.

Я помнила, что у нас с Ламинкой не было тогда и зачатков ханжества, снобизма, ничего из тех уродств, которые поражают милый провинциальный дом, как плесень.

Пора было приникнуть к этому источнику, чтобы передохнуть и сопоставить прошлое с настоящим, найти какие-то знаки и черты для нынешней жизни. И примириться с той несправедливостью, разделившей нас по жизни.

И однажды утром я проснулась с откровенной тоской по юности и по моей Ламинке.

6.

Я сидела в роскошном трехэтажном доме, выстроенном еще одной нашей подругой. Мы говорили о Ламинке, когда подруга произнесла:

– Она всегда была странная. Теперь она больная…

– Но где она сейчас?

– Я знаю, что она снимала квартиру в Москве и ждала вызова в Штаты. Ее дочь шикарно устроена, – добавила она то ли от собственной досады, то ли для того, чтобы уколоть меня, потому что в Штаты я не ездила, и дела мои были не блестящи.

Я не работала ни в Москве, ни на Кавказе, не издавалась, не продавалась, не грабила, у меня не было дочери в США, да еще такой взрослой, чтобы была там замужем.

Я была продолжением самой себя – неизменной, но потерянной во времени, непоколебимой, но ностальгирующей по нашей длинноволосой юности в родном городе, в который вернулась, потому что мои родители уже нуждались в моем присутствии, и это был на тот момент самый верный призыв жизни. И рядом с любимыми людьми я опять была открытой для всего – и для будущего, в котором намеревалась начать издавать книги новелл, и для прошлого, откуда фонтаном били эти новеллы.

7.

Кто же мог знать, что конец мужа Ламинки будет столь ужасен? Это была характерная кончина нового времени, когда жизнь российская уже не стоила ни гроша. Эта смерть была, несомненным возмездием за бесчестие его поступков, даже среди его тогдашних подельников по бизнесу, не исключено, что это мог быть передел в шоу-бизнесе и даже аккуратный рэкет, если учитывать наклонности его натуры.

В этом ракурсе положение Ламинки вырисовывалось тоже как нельзя хуже. Она провела жизнь с человеком, для которого мир ценностей был совершенно иным, чем для нас. Его время пришло, когда наш мир встал с ног на голову. Он с жадностью бросился навстречу этому времени, найдя в нем свои черты.

Но вот парадокс – именно изменившееся наше время поглотило, а затем выплюнуло его тело на дно московского канала.

8.

Я вошла в старый владикавказский дворик. Красавицы Розиты Токкати уже давно не было в живых, она умерла в расцвете лет. Как и дяди Андрика, и ириной мамы.

Все парадные выходы были отделаны богато. Только ниша, где жила Ламинка, оставалась без освещения пустым и темным проемом. Дверь была железная, выкрашенная в черный цвет, глухая, как стена. Мне стало не по себе – прошлое было словно брошено вовнутрь и наглухо заколочено.

Я позвонила в квартиру напротив.

– Ира? – спросил, на мгновение задумавшись, мужчина. – Ирочки здесь нет.

И неожиданно добавил:

– Да, жаль Ирочку, – но при этом, явно, не намереваясь ничего мне объяснить.

– Извините и спасибо, – ответила я и пошла назад через двор.

Калитка в воротах арочного проема не имела замка, а представить замок с набором на этой рухляди было еще нелепей. Я вышла и, завернув за угол, пошла мимо фасада.

Если бы ее муж не нарушил где-то чего-то, его бы не убили. В страшном сне нашей юности нам не мог привидеться такой конец человека, которого мы хорошо знали. Тогда мы презирали тех, кто не вписывался в круг нравственных законов жизни, просто презирали. Теперь за то, что не вписался в повороты крутой жизни, убивали. Если бы его не убили, Ира была бы здесь наверняка.

Если бы я не ушла от дружбы с Ламинкой, я бы видела, как тускнеют ее волосы, а характер все больше портится от страданий, которые приносил ей этот человек.

Как подтверждали в городе, она была измученной от вечной ревности своего мужа к женщинам, с которыми он изменял ей, рано постаревшей, с растолстевшей фигурой, плохой кожей лица, ломкими волосами, потерявшими цвет, с характером, ставшим отвратительно нудным и вечно брюзжащим.

Мне хотелось плакать от жалости и не только к Ламинке, но и к себе, потому что в отношении подруги юности все мои, пусть не идеалы, но надежды на жизнь, в некоторой степени заново, разлетались.

Самой деятельной среди нас была Судьба, которая распределила роли каждому из нас: Ирин муж, как мне сказали, был найден мертвым в канале где-то в центре России. Я вернулась в родной город, из которого Ламинка, потрясенная бедами, куда-то бежала.

Обойдя дом, я приближалась по фасаду к окнам ее квартиры. И вдруг! Из кирпичной стены старинной владикавказской кладки, имевшей высокий цоколь, высокие окна, вырвался и обрушился, ослепив мои глаза, поток света!