Кавказские новеллы

Я взяла свою «долю» и вышла на улицу, раздумывая, что делать дальше, в какой дом направиться. Сопровождавший меня цхинвальский журналист предложил сразу же отправиться в дом, где я намерена остановиться, и там украсить хозяйский стол своим приношением.

Мы пошли в дом, где я хотела поскорее обнять хозяйку. Дело было не только в том, что этот дом я любила за славный, ничем не изживаемый юмор и теплоту его обитателей по мужской линии – дядюшки, старого тбилисского интеллигента, мужа-врача и двоих сыновей. И не только в том, что по женской линии, через прабабушку Абайон, я восходила фамильным родством к хозяйке дома.

В рассказанном мне эпизоде эта женщина, блиставшая в молодости необычайной красотой, вновь в полной мере проявила свое достоинство.

Шеварднадзе, сменивший в Грузии на посту президента режим Гамса-хурдия, с размахом сменил и оружие против непокорного Цхинвала – бандитские обрезы и автоматы на стрелковую артиллерию – а по окончании своей военной кампании приехал извиниться перед цхинвальским народом. Увидев Зару, он поспешил подойти к ней и, как в прежние времена, протянул руку.

Перед ним стояла постаревшая осетинская женщина, которая потеряла свой старинный тбилисский дом, пережила с родным городом, дядюшкой, мужем и обоими сыновьями все ужасы войны.

Она сказала ему:

– Нет, Эдуард Амброссиевич, руки я Вам не подам…

«Белому Лису» только и оставалось поступить, как кокетливому французу, которые утверждают, что мужество женщины рождает нежность мужчины. Он ответил:

– Я-вас-по-ни-маю…

VII.

Старейшины уже второй день встречались с народом: коммунистами, интернационалистами, сталинистами, ветеранами войны, труда, снова войны – недавней, потому что в городе оставались после войны одни старики и женщины – молодежь после военного противостояния выплеснулась в мир.

А самых смелых и верных, странным образом, уже после войны кто-то перестрелял, вменив им грехи сицилийской мафии.

Все рады приезду братьев с такой прекрасной миссией. Цхинвальцы не утяжеляют своих сердец грузом обид – они светлы и искренни, как дети, вновь переступив через свои смерти. Все вместе возносят молитвы к Богу, поют героические песни, говорят друг другу хвалебные тосты: южане благодарны за Коста, северяне – за героизм и мужество южных братьев.

Произошло большее, чем геополитическое слияние – осетины становятся осетинами, поэтому обе стороны провозглашают отныне и навеки единую Осетию, которую никто – ни Сталин, ни Хрущев, ни Горбачев, ни Ельцин, ни кто-либо другой больше не раздерет на части.

«Аланию» – поправляют северяне, уже назвавшие исторически правильно свою часть.

Мы с Кола бродим по мастерским художников, мне дарят герб непризнанной Южной Алании, Кола всюду встречают бокалом молодого вина и куском неповторимого осетинского сыра.

Фамилия Кола в Грузии звучит как Джугашвили, в Южной Осетии как Дзугаев, на севере как Дзукаев, поэтому он богат родственниками.

Сослана не видно, Кола говорит, что его приняли за античного полубога и увезли в Джаву пробовать молодое виноградное вино под молодого барашка.

На третий день пребывания делегации в театре состоялся митинг по случаю замены статуи. С прошлым покончено, да и новый Коста в своей задумчивости даёт повод заново осмыслить прошлое и будущее.

Этот акцент и наш отъезд следует, конечно, отметить банкетом.

И в зале ресторана, знавшего в былые времена, как любая точка страны, пышность приемов московских гостей из ЦК коммунистической партии, а сейчас пустого и необжитого после войны, тем не менее,… нас встречает хорошо накрытый бесконечно длинный стол – вполне достойный апофеоз на земле наших южных братьев.

Затем мы спешим к вертолёту, чтобы успеть на север до захода солнца, кружимся над городом, устремляемся по Рокскому коридору – и вот мы уже в бесланском аэропорту.

VIII.

Встречал нас референт-полковник. Под командованием у него находилась пара: юноша в черкеске и девушка. Юноша – рука на рукоятке кинжала на поясе, стойка номер один и – на носках по кругу перед старейшинами, вовлекая в круг и девушку!

У неё в руках большое блюдо с тремя пирогами и большим куском мяса сверху – осетинские хлеб-соль. Она передаёт кому-то блюдо и плывёт навстречу юноше.

На лице трибуна удовольствие – не забыли еще на малой родине, чтут! Он начинает свою речь перед собравшимися, среди которых наша делегация и вертолётчики, за прошедшие три дня полностью национализированные цхинвальским застольем.

Трибун говорит о значимости прошедшей акции, о прошлом и будущем единого народа, затем ему подносят почётный бокал и блюдо, чтобы он отщипнул хлеба-соли.

Блюдо держит на вытянутых руках… форменный урод с оттопыренным брюхом, раздувшимися щеками, скрывшими глаза – полностью изуродованной анатомией. Этот зомбированный держатель блюда целиком ушел в осмысление речи трибуна: куда ездили, зачем вернулись…

У меня вырывается стон – в каком виде южане вернули античного полубога?! Как же так, старейшины ведут застольный образ жизни, а подтянуты, стройны и легки! А этот…

– Старая закалка, – поясняет Кола.