Кавказский пленный

Когда спустились в подкоп, Ярыга и Пекалов сначала отгребали, и Ярыга ему сказал: «Здесь», – и показал на боковой свод.

– Смердеть ли не будет?

– Не должен. Я его на шаг почти зарыл. Как в могиле. Еще и доска сверху.

– А что, Ярыга, много крови на тебе?

– Да разве ж то кровь…

На смену они оба протиснулись вперед и взялись за кирки. Ярыга долбил напористо, даже и весело. Долбить и копать стало неожиданно легко – пошел мелкий камень.

* * *

Мелкий камень не прекращался, копать было легче, но зато пошли осыпи, да и сам вид мелкого гравия, а то и гальки пугал: казалось, уже над головой проступает, обнажаясь, дно реки и что вот-вот все это рухнет и тысячи пудов речной воды хлынут такой лавой, что не только не убежать, но и не подняться – убьет тяжестью. И каждый день случались сухие обвалы: земля глухо сотрясалась, ухала. Крепежный материал кончился. Пекалов подбадривал: купим, мол, купим еще, – пока Ярыга его не одернул:

– Не бреши. Я ж знаю, что денег нету.

Тех денег могло бы хватить, но после одного из сухих обвалов ушел Буров, а с ним еще один отпетый, с шрамами на голове и с нерастущим волосяным покровом; ушли ночью. Они сбили с сундучка замок, взяли початую бутыль, а больше не взяли, боясь озлить и вызвать погоню. Но в придачу к початой бутыли, вытянув из-под сонного Пекалова узелок, они взяли деньги.

В норе их осталось теперь четверо, считая и Тимку, который спивался все больше. Работали в пары: пара долбила, другая отдыхала. После все четверо отгребали, растянувшись и отбрасывая землю один к другому. Пекалов совсем пал духом. Он лег на пригорке и завороженно смотрел на ту сторону, где болота.

– Молодой я. Неумелый, – говорил Пекалов, смаргивая слезы.

– То-то и оно, что молодой, – засмеялся Ярыга.

И вот тут Ярыга стал собираться: ухожу, мол, и я. Пекалов закричал: нет! Пекалов клял всех и вся. Лежа он бил кулаком по земле и ругал Ярыгу: не надо, мол, было обшивать подкоп досками и деньги тратить, не надо, мол, было убивать Лычова – из-за него и Буров с дружком сбежали. Ярыга засмеялся: дурак, они сбежали, потому что земля осыпается. Если уж ему, Ярыге, снится по ночам, как ухает земля, что ж о других говорить?

– А вот мне не снится! – выкрикнул с обидой Пекалов, на что Ярыга только повторил:

– То-то и оно что молодой…

Ярыга бы ушел, но захотел покурить перед дорогой, медлил, а тут из подкопа выскочил весь перепачканный Кутырь, он тряс своими тряскими черными руками и кричал:

– Полреки прошли! Полреки прошли! – Он кричал: – Полреки!.. Полреки!..

– Откуда ты знаешь?

Не сбавляя голоса, Кутырь вопил, что он только что смерил двести шагов! Еще Алешка, выплыв на лодке с тянущейся веревкой, увидел на свой наметанный глаз, что в обе стороны реки равно далеко, а после-то и посчитали, сколько в веревке шагов: двести – это половина реки!.. Когда смысл дошел, Пекалов тоже вскрикнул. Пекалов побелел лицом, он весь дрожал.

– Ребятушки! Выпить! Давайте выпьем – полдела!

Пекалов суетился, открыл сундук, метнулся к подкопу и вопил: «Ребята! Эй!.. Бросай работу – выпьем!» – а там только и был Тимка. Тимка вылез, кинулся. Конечно, к водке, а Пекалов все звал и кричал в зев подкопа: «Эй, эй, ребятушки!» – пока не подошел Ярыга и не цапнул его за плечо.

– Чего блажишь – нас всего и есть четверо, иль счет потерял! – Он оттащил купчика, а тот все подпрыгивал, кричал.

– Ребятушки! – дергался Пекалов. – Водка теперь ваша! Не запираю! Ребятушки! – Вывернув ломиком петли из сундука и заодно сам замок, недавно починенный, он с маху зашвырнул и замок, и петли в реку, только булькнули.

А вечером Пекалов спешно отправился в поселок – денег, денег достану! .. Пекалова даже и в дрожь бросало при мысли, что теперь-то денег не хватит.

В доме было темно; богатый мужик Салков никого из своих еще не поселил тут, однако запоры уже поставил новые. Пекалов знал открывающееся снаружи окно – он влез, двигаясь во тьме ощупью. Про одежду в уговоре речи не велось, и потому Пекалов собрал в узел одежду, что попристойней, взял шкатулку личную, а также хорошее ружье.

Он быстро все это продал – он ходил по дворам торопливый, возбужденный, и ладно, что вечер, вечером было не видно, какой он грязный. И все равно люди в глаза не глядели и цену давали быструю, как за краденое.

Он посвистал в темноте под окнами Настю, а когда выглянула ее мать, обносившийся и грязный, он спрятался за дерево. Он шумно дышал. Потом вышла Настя.

– Ой, какой ты… – сказала и все молчала, покусывая уголок платка.

Он позвал ее к реке. Он пояснил:

– Нет у меня теперь своего-то дома.

– Знаю.