Кавказушка

В Туапсе Жения сошла с поезда и почерепашилась дальше пешком.

Было на ней всё чёрное: на голове креповая накидка, платье с долгими рукавами, чулки, лёгкие самодельные чустры (тапочки). Чёрными были и чемоданищи, свисавшие с плеча и закрывавшие её спереди и сзади до самых колен. Сверху глянь – чёрный жук плетётся.

Припекало солнце. Было парко.

И не так донимало солнце, как жгли своей тяжестью чемоданы. Горько было видеть эту былинку на ветру. Бедная росточком, худенькая, откуда только и шли к ней силы тащить эти громоздкости?

Она заслышала сзади машину. Оттопырила чуть в сторону руку, насколько позволяли чемоданы.

Вильнув к боку дороги, машина пристыла со вздохом.

Вровень с бортами алели в кузове яблоки врассып.

В кабине двое в военном.

– Швилебо! Мэ!.. [7] – зачастила Жения, с коротким поклоном пробуя поднести руку к груди. – Драсти! Гэлэнжик!.. Госпитал!.. Син!..

Шофёр кивнул.

Сидевший рядом парень, не снимая с плеча автомата, определил чемоданы в кузов подальше от борта. Подсадил её на своё место. Сам на подножку.

С одной попутки Жения перекочёвывала на другую.

Однако к вечеру в Геленджик так и не выкружила.

Лиловой тяжестью наливались сумерки, когда она, еле переставляя ноги, постучалась в угрюмый придорожный домок на отшибе горного селения. Тукнула негнущимся, затёкшим пальцем в шибку, будто птица клювом ударила.

Вышедшей на стук пасмурной женщине сунула председателеву справку.

Женщина отвела от себя её руку со справкой.

– Да кому, ходебщица, твои бумажки читать? Не грамотейка я… Ты на словах скажи, кто ты, чего надо. И говори громше. А то у меня особая примета – совсемко глуха, как осиновый пень.

Жения потерянно молчала.

Женщина выжидательно посмотрела на неё и, сложив разбитые в грубой работе ладонь к ладони, поднесла под склонённую щёку:

– На ночь, бабонька, просишься?

Не поняла Жения слов, но по жесту догадалась, про что речь. Затрясла головой:

– Хо!.. Хо!.. [8] Хачу Гэлэнжик… Госпитал… Син…

– Везёт же людям… Есть к кому иттить… А тут…

Женщина подняла на Жению скорбные глаза:

– Месяц назад привезла из твоего Геленджика, из госпиталя, покойника хозяина. Схоронила дома… Теперь вот одна со своим госпиталем, – качнула головой в открытую дверь на троих ребятишек-заморышей с книжками, обсыпали за столом тусклую лампёшку. – Совсема малые, школьничают… Да… Выкарабкаемся… Не век нараскорячку… Разь рыбу в воде утопишь?

Школа по-грузински будет скола. Уж куда похожей! И Жения уловила, что детвора учится в школе. Учится!

Это поразило её. Как же так… Под боком полыхает война, а жизнь не мрёт старая, не замыкается на одной войне! В день, поди, демонята до поту пластались в поле, убирались по дому, а в вечер бьются над уроками, утром в школу. Совсем как в хорошую мирную пору.

Ужинали картошкой в мундире и постным маслом.

Засовестилась Жения, вымахнула на стол обжаренную с лучком курицу. Мальчишки в минуту её и прибери.

Перетомлённая дорогой Жения проснулась поздно.

Было уже светло. Только сейчас она ясно разглядела, какая бедность жила в этой халупке. Кругом одни пустые стены.

Она выждала, когда осталась одна, достала из-под чулочной резинки на ноге платочек с деньгами. Копились эти деньги для Вано. Ей подумалось, ну что с ними делать Вано на фронте? Заряжать ими свой автомат и бить немца? На то есть пули… Здесь же этот тощий капиталишко не навредит.

С табуретки она заглянула за рамку с фотографиями на стене. Там лежали трубочкой две старые трёшки. Жения воровато бросила на них свой узелок.

Ей не хотелось, чтоб на неё тратились завтраком. Она было уже сунулась в путь, когда хозяйка, как-то скорбно-укоризненно глядя на неё, завернула её с порога – навстречу шла с подойником от коровы. Не отпустила без утреннего стола.

– Тебе ж, горькая кавказушка, день… Не знамо эсколь качаться… Как на пустой бечь? А кружечку парного молочка прими – дорога мякша да короче скажется…

И не отошла от стола, покуда Жения не съела весь тяжеленный ломоть хлеба вприхлёбку с молоком.

– Ну, теперько и с Богом… Подай тебе Господь доли поднять сы́нушку…

Со слезами хозяйка вальнулась к Жении.

Ответные горевые слёзы блеснули и у Жении.

5

Начальник госпиталя ошеломил Жению.

– Вашего сына мы вылечили. Откомандирован в свою часть. Так что его у нас нет.

Жения остановила дыхание. Ка-ак нету? Вот и письмо. Посмотрите. Писал своей рукой: лежу в госпитале. Вот номер. Ваш номер. Что ещё надо?

– Видите, мамаша, – мягко объяснял начальник, – пока вы собрались, мы вылечили вашего сына. Только и всего. Что ж мы будем попусту разводить огонь на воде? Где ж я вам возьму сына, если его здесь нет?

Не может быть!

Жения ехала и не могла даже мысли допустить, что не застанет Вано в госпитале. Раненый, где ему ещё быть? В госпитале, думалось ей, надёжней как-то. Ну, что раненый, конечно, плохо. Зато живой! Поправится. А так уже где-то… Может, начальник хочет сказать, что Вано вообще нету в живых?

Жения наливается гневом и твёрдо, осудительно проводит перед начальником туда-сюда указательным пальцем.

– Нэту, кацо, нэ нада… Нэ скажи так… Хачу син Вано… – потребовала.