Казачество и власть накануне Великих реформ Александра II. Конец 1850-х – начало 1860-х гг.

Эмигрантская историография о проблеме влияния Великих реформ на казачьи войска России если и упоминает, то весьма кратко, в основном пересказывая сведения, добытые еще в дореволюционный период. В произведениях, написанных за рубежом самими казаками, к сожалению, не встречаются не только новые источники (что вполне объяснимо), но и какой-либо иной ракурс во взгляде на взаимоотношения власти и казачества в 1860—1870-х годах. Тем не менее мы хотели бы отдельно выделить произведения таких эмигрантских историков, как Н.Н. Головин и А.А. Керсновский, специализирующихся на истории русской армии и которые рассматривали казачью тематику в контексте военной истории. Так, Н.Н. Головин при описании правительственной политики в отношении казачьих войск в 1860– 1870-х годах свел ее содержание к проблеме перехода казачества к военной системе, организованной на основе «Положения о военной службе Донского войска» и «Устава о воинской повинности Войска Донского» 1874 и 1875 годов соответственно. В интерпретации Н.Н. Головина эти документы получили название «Казачьи уставы». Он считал, что «уставы» «предъявляли к населению большие требования, нежели „общий Устав“ (имеется в виду общеимперский «Устав о воинской повинности» 1874 года. – Авт.)». В то же время и «Положение», и «Устав» оказались, по его мнению, вполне «приспособленными к быту и историческим традициям казачества»¹⁰⁶. Утверждение же Н.Н. Головина о «сходстве между казачьими уставами и германскими законоположениями об обязательной воинской службе» вообще является уникальным в историографии. Данное сходство он увидел в «чрезвычайно внимательном распределении тягот военной службы по возрастным слоям», указав даже на совпадение числа таких возрастов. Казалось бы, после такого наблюдения Н.Н. Головин должен был поставить вопрос о причинах такого явления, однако он ограничился только констатацией отсутствия «какого-либо взаимного заимствования»¹⁰⁷. Вопрос у Н.Н. Головина возник лишь по поводу не использования «казачьего опыта в общем уставе, раз на всю империю распространялась идея всеобщей воинской повинности». Ответ на него он нашел в противопоставлении «глубокой демократичности» традиций и «общественных навыков» казаков с остальной Россией, делающей только «первые шаги по этому пути», отменив крепостное право. В связи с этим «сотрудникам» Александра II было трудно «отрешиться от влияния устарелых идей», в том числе рекрутского Устава 1831 года, который оказался «ближе для составителей Устава о воинской повинности 1874 года, чем опыт общеобязательной службы казаков»¹⁰⁸. Последнее мнение Н.Н. Головина вряд ли соответствует фактам, но вполне согласуется с определенной линией в историографии по идеализации казачьего наследия.

А.А. Керсновский писал о «большом внимании» Военного министерства, проявленном по отношению к казачьим войскам в 1860—1870-х годах. По мнению историка, роль казачества в армии «после сокращения вдвое регулярной кавалерии вообще сильно повысилась». А.А. Керсновский упоминает о мерах по подготовке офицерского состава и повышению тактического уровня казачьих частей. Предполагалось, что этого можно было достичь «путем соединения регулярных и казачьих полков в одной дивизии». А.А. Керсоновский утверждал, что казаки встретили такую реформу с недовольством, «считая, что их поместили „на задворках русской конницы“ (их полки были четвертыми в дивизии)»¹⁰⁹.

Как мы уже отмечали, эмигрантская историография ничего принципиально нового в изучение правительственной политики в отношении казачества в царствование Александра II не привнесла. И даже оригинальная интерпретация Н.Н. Головина, кроме повода для возможного сравнительного исследования военного законодательства с участием казачества, не стала чем-то большим в теоретико-методологическом плане.

В постсоветский период количество исследований по казачьей тематике растет из года в год, они уже с трудом поддаются систематизации¹¹⁰. В этой ситуации, чтобы избежать возможных упреков в неупоминании той или иной статьи, книги, диссертации и не превратить дальнейший обзор в библиографический список с комментариями, мы будем применять следующий критерий для отбора значимых для нас работ. Он подразумевает присутствие в текстах новых сведений и, соответственно использование их авторами ранее неопубликованных, преимущественно, архивных материалов, наличие (или хотя бы декларирование) теоретического обоснования в оценках и в полученных выводах.