Казачья доля: воля-неволя

– К Салтычихе, – хмуро подтвердила Люба, думая о своем. Она никак не хотела мириться с тем, что Дмитрий для нее навсегда потерян. Но и напрасно ее ум метался в поисках выхода – его не было. Насильно мил не будешь, сердцу не прикажешь… Народ на это много присказок выдумал, и ни одна из них не могла помочь. Почему она не подумала об этом раньше? Могла ведь заставить Дмитрия, себя полюбить. Мало ли для того у девушек всяких способов… Но теперь уже поздно.

– Так подвези меня.

А он веселится себе. Да и чего ему печалится? Когда сердце свободно, ничего не мешает радоваться жизни!

Дмитро запрыгнул на подводу и отобрал у Любы вожжи.

– А ну, милая, давай, двигай ногами.

Наверное, что-то прозвучало в его голосе, понятное для кобылы, потому что она взяла с места таким бодрым шагом, каким не ходила уже лет пять.

Люба молчала, будто придавленная тяжелой ношей. Враз для нее потухло солнце, и пригожий осенний денек уже не казался таким приятным. Как же ей жить-то дальше?

Она даже вздрогнула от бодрой припевки, которую завел ее коханный.

Ой, мама, люблю мэд,

Бо вин солодэнький.

Ой, люблю гармониста,

Бо вин молодэнький!

Голос у Дмитро хороший, звучный, даже теперь, когда он передразнивает какую-то голосистую казачку. Семен рассказывал, что с такими голосами, как у Митьки, хорошие запевалы получаются.

– Меду-то нальешь? – спросил он у Любы, останавливая подводу у плетня Салтыковых и подхватывая бочонок. – Я помогу.

Сразу видно, у казака Салтыкова крепкое хозяйство. Нет, пожалуй, в станице человека, у которого в доме не было бы глечика меда – то ли чайком себя побаловать, то ли на тот случай, когда к кому-то из семьи простуда привяжется. Давно известно: она меда не любит.

Ульи у Салтыковых стоят обычно у гречишного поля или на поляне у леса. Но сейчас ульи перевезли на подворье. Не сегодня-завтра похолодает.

Присматривает за пчелами старый дед Антип, которому помогает его жена, еще справная молодуха, на которой Антип женился после смерти первой жены. Супруги живут в старом домишке, в котором жили когда-то родственники Салтычихи. Потом, когда Салтыковы занялись медом, купили себе земли, построили хороший дом.

Работница – жена деда Антипа – как раз и вышла навстречу Любе и Дмитрию.

– Любочка! – напевно произнесла она. – Якый в тэбе помичнык!

И повела бедрами перед улыбающимся Митькой.

– Ось я батог визьму! – пригрозил ей откуда-то из глубины двора дед Антип.

– Иды за мной, – сразу посерьезнела женщина, и непонятно, кому из двух молодых людей, она сказала, так что и Митька и Люба последовали за нею в просторную летнюю кухню, где у стен стоят и бочки, и бочонки, а на столе у стены – целый ряд небольших макитрочек и горшочков.

У двери Митька поставил бочонок с вином, и взял взамен бочонок с медом, на который молодуха указала. В последний момент она сунула в руку Дмитрию небольшой, перевязанный тряпицей, глиняный горшочек.

– Передай матери, чтобы с молоком пила, когда кашель нападает.

У Митьки, особенно в последнее время, мать все чаще болела, надрывно кашляла, но не соглашалась на уговоры сына хоть ненадолго прилечь. Будто нарочно себя убивала. Никак не могла забыть своего покойного мужа, погибшего в одном из набегов горцев.

Люба забрала горшочек из рук Дмитрия и посеменила за ним, несущим бочонок.

– Потом с Зоей сочтемся, – крикнула им вслед «медовница» и поспешно закрыла калитку, не дождавшись, пока парень установит на подводу бочонок с медом.

Люба села на подводу, решительно взяла в руки вожжи, и отдала Дмитрию горшочек.

– Вот и отливать мед не понадобится, – усмехнулась она. С сожалением. Кто знает, начни она отливать мед, может, слово за слово, и он скажет что-нибудь такое, чего Люба безуспешно ждет.

Дмитро без слов сел на подводу, которая подвезла его к небольшой, изрядно осевшей в землю хате.

– Тетке Вере привет! – сказала Люба, не сходя с телеги. А как бы хотелось ей обнять его, прижаться к широкой груди, выплакать слезы, которых накопилось в ней целое море. Зачем она решила с ним встретиться? Только зря себе душу истерзала.

Но Митька повернулся и ушел, прокричав весело:

– Передам!.. Зое Григорьевне скажи, вернется Семка, к зиме непременно вернется!

Люба подошла к постели матери и опять сказала в ее неподвижную спину. Нарочно не скрывая имени.

– Дмитро сказал, Сема вернется. Скоро.

И ушла в свою комнатку, чтобы, зарывшись в перину лицом, выплакать свое горе. Ее любовь – первая и единственная – только что умерла.

Глава четырнадцатая

Семен Гречко ехал домой. Его низкорослая лошадка, заросшая длинной шерстью, вызывала удивленные взгляды казаков, когда по станице проезжало это непривычное виду животное.

Прошло три месяца с тех пор, как Семен покинул отчий дом.

Пришлось ему уехать, не спросясь родительского согласия. Да ему бы согласие и не дали, а он должен был посмотреть, как живут люди там, в горах, которые в ясную погоду были видны далеко на горизонте.