Казачий адмирал

Рядом с кроватью стоял сундук, в котором сверху лежали два кожаных кошеля, простых и потертых: один с семью золотыми гульденами, остатком моей заначки, и моим перстнем с александритом, а второй с серебряными турецкими и крымско-татарскими монетами, полученными, видать, на сдачу. Ниже была одежда грека, всё почти новое и чистое, в Каффе отдавал в стирку старой армянке, а на самом дне — новенький Коран в кожаном переплете. Судя по чистоте страниц, открывали его не часто. Часть каюты занимала кладовая, в которой хранились пять мушкетов калибра миллиметров двадцать пять и с кремневыми замками, бочонок с порохом и кожаный мешочек с пулями, а также съестные припасы, предназначенные только для капитана: изюм, сушеный инжир, финики, грецкие орехи, сыр, бастурма (вяленое мясо). В носовой части судна были принайтованы к рымам на комингсе трюма два фальконета трехфунтовые, а в подшкиперской хранились порох для них и ядра. Оружие, как догадываюсь, пользовались очень редко. Видимо, турки в своих территориальных водах навели порядок, искоренили пиратство, как явление.

Я переоделся, перекусил по-быстрому, после чего вооружился саблей и кинжалом, зарядил винтовку и пистолеты турецким порохом и собственными пулями, два десятка которых захватил с собой в путешествие во времени, натянул тетиву на лук. Черт его знает, чего ждать от казаков. Может быть, договоримся, а может быть, окажутся слишком бестолковыми.

Лючины лежали так, что снять их можно только по одной, от кормы к носу. Крайнюю на ночь еще и закрепили кончиком. Из-за этого в трюме наверняка душно. Днем крайние лючины снимали, чтобы рабы могли подышать свежим морским воздухов. Вчера в обед в обе части трюма опустили корзины с едой и бурдюки с пресной водой, а вечером два раба вытащили две деревянные бадьи-параши и вылили их содержимое за борт. Сегодня распорядок будет другой. Я снял крайнюю лючину и еще одну над кормовой частью трюма, чтобы свободно мог пролезть человек. В нос ударила ядреная вонь испражнений и пота — аж глаза заслезились. Потерев их, заметил хмурые человеческие лица, которые смотрели на меня настороженно.

— Кто-нибудь умеет с парусами работать? — спросил я на русском языке.

Рабы разговаривали на мешанине из русских и украинских слов, как и их потомки в двадцатом веке, но иногда разбавляли татарскими и польскими.

— Да, — послышались несколько голосов со среднего и самого нижнего ярусов.

— Нужно четыре человека, вылезайте, — сказал я и пошел на корму, где рядом с любимым креслом предыдущего капитана лежали на палубе винтовка, лук и колчан со стрелами.

Из трюма по одному вылезли четверо мужчин. Интересно, они действительно умеют работать с парусами или просто захотели подышать свежим воздухом? Пару минут каждый привыкал к солнечному свету, а потом замечал трупы и переводил взгляд на меня. Я в это время занял капитанское место и, изображая спокойствие и уверенность, взял из медной тарелки горсть изюма, приготовленного Саидом для Мусада Арнаутриомами.

— Выбросите их за борт, — приказал я, — а потом поднимайте паруса, начиная с носовой мачты.

Не уверен, что они знают франкские названия мачт и парусов. Буду отдавать приказы, оперируя понятными им терминами. Тартана дрейфовала правым бортом к северо-западному ветру. Так и пойдем. Нам надо миновать южную оконечность Крыма, которая в будущем станет знаменитой курортной зоной Южный Берег Крыма или Большой Ялтой, а потом повернем на северо-запад и пойдем на веслах или галсами под парусами. Через Босфор ведь не проскочишь. Днем пролив патрулируют военные быстроходные галеры, а на ночь его в прямом смысле слова замыкают на цепь, натянутую в узком месте от берега до берега. Это завели еще византийцы. Все побережье Черного и Азовского морей тоже контролируют турки или их союзники. Прорваться можно или по Дунаю, где охрана, уверен, не хуже, чем на Босфоре, или по Днепру, где у турок экономических интересов нет, а значит, и военных кораблей меньше. Да и знал я Днепр получше. Вариант с переходом в Азовское море, а потом в Дон и высадкой на берег где-нибудь в глухом месте и последующим переходом по суше я оставил на крайний случай, как самый ненадежный.

Как ни странно, все четверо имели понятие, как поднимать латинские паруса. Справились быстро. Когда закончили с бизанью, я подозвал самого расторопного и молчаливого, лет двадцати пяти, обладателя темно-русого остатка оселедца или хохла на давно не бритой голове, четырехугольного скуластого лица с серыми глазами, густой щетиной и усами подковой. Наверное, благодаря усам звали его Петром Подковой.

— Рулить умеешь? — спросил я.

— Приходилось, боярин, — ответил он.

— А по компасу — вот по этой штуке, — показал я на арабский навигационный прибор, — умеешь курс держать?

— Объяснишь, сумею, — ответил Петро Подкова.

Он быстро уловил, как это делается, но не сразу научился предугадывать поведение судна при перекладке руля. Из-за слабого ветра тартана пока что еле ползла, так что время на учебу было. Когда я понял, что рулевой справится и без меня, подозвал остальных троих.