Казачка. Т. 1 (СИ)

— Так женись, старый ты козел! Тебе скоро пятьдесят, не век же холостяком бегать? Сколько у тебя баб было? Миллион?

— А ты завидуешь?

— Женись, дурило!

— Ну ты даешь… Она мне почти как дочь.

— Не родная, значит и не дочь.

— У нас двадцать пять лет разница.

— Ну и что? Феоктистов вон, бывший первый секретарь Первомайского райкома, который теперь птицефабрику в Первомайском приватизировал, он постарше тебя, а развелся и на молодой женился. А тебе и разводиться не надо.

— Слыхал я эту историю…

— Ну!

Когда в пятницу Марина вдруг увидела возле калитки знакомый бутылочно-зеленый джип, она сразу поняла, что все теперь образуется. Что все теперь образуется, но она при этом должна будет заплатить по счетам. А может и своим счастьем. Счастьем, которого нет. Или надеждой на так и не найденное счастье.

А в тот же вечер позвонила Владимиру Петровичу его старая подруга. Старая боевая подруга, как называл ее Корнелюк, или старый боевой конь, как сама себя шутя называла Наташа, имея ввиду и ту легкость, с какою она при первом его свисте — всегда прибегала и была готова нестись с ним куда угодно- хоть в дождь, хоть в снег, хоть на войну, хоть на край света. Однако, в большинстве случаев их совместной биографии, что длилась уж лет десять с небольшим, Владимир Петрович по преимуществу вывозил Наташу не в снег и не в холод и не на войну, а совсем наоборот, в Сочи, в Анапу, в Турцию, на Кипр и даже в Испанию и Италию…

— Ну как съездил? И что ты мне привез? Себя?

— Не знаю, Наташа…

— Как это? Ты там что — женился в Америке?

— Нет, в Америке я не женился.

— Да что с тобой? Какой то ты не такой. Может мне приехать?

— Не надо, Наташа.

— Что, не надо?

— Я тебе потом позвоню как нибудь.

Ну как это женщины чувствуют? По интонации голоса что ли? Ну ничем себя не выдал. Неужели действительно, как в статье, что читал в самолете, про этих бабочек, что на расстоянии в тысячу километров чувствуют то, что чувствует другая? Как женщины догадываются, что ты уже принадлежишь не этой, а другой? А что, я разве принадлежал Наташке? У нас с ней было что то вроде бартера. Тебе хорошо и мне хорошо. Красивая баба и успевший в делах мужик. И оба в принципе свободны. Так что, ни я ей, ни она мне — никто друг другу не принадлежал. Хотя, предполагаю, она и хотела, может быть, чего то большего. Конечно, хотела. Как пить дать. Все бабы хотят замуж и детей хотят. Только не все умеют свою жизнь устроить. Недаром говорят, не родись красивой, а родись счастливой. А Наташка — красивой уродилась. И слишком гордой. От меня ждала, когда я созрею. И что? Созрел? Неужели созрел? Только не для нее… И неужто Маринка? И ведь в Нью Йорке — в аэропорту, подарок… Я не купил подарка Наташке, как всегда покупал. Сколько я денег на нее извел в свои времена! Нет, не жалко. Бартер. Бартер. Тебе хорошо и мне хорошо. А мне с ней было хорошо. Но теперь, теперь, вряд ли будет. Что такое? В девчонку. В пацанку. А как влюбился!

Сперва все смешки — смешочки, Витька, да какая краля у тебя растет! Были, конечно, в голове мысли шальные. Но ведь, у кого их не бывает? А потом как увидал ее на похоронах Витькиных — в черном платье… И сердце как поплыло — чужое совсем!

И на все есть Судьба! Это Судьба. И то, что Маринка в такую историю угодила — Судьба. Это его и ее Судьба. Не отцом… Не отцом — мужем для нее надо стать. Отцом — Юльке и Сережке. А Маринке — никак нельзя отцом… Ревность потом задушит. А счастье я ей дам. Дам ей столько счастья, сколько мне по силам еще.

Всю и без того запущенную за месяц своего отсутствия работу, он снова отодвинул на задний план, занявшись исключительно Маринкиными делами. И заместитель его — Николай Михалыч просто взвыл. Ремонт в универмаге почти окончен! Надо договора с арендаторами заключать, оборудование завозить, вопросы с СЭС и с пожарниками решать…Но Владимир Петрович решительно занялся личным… Да еще и юриста своего оторвал от дел фирмы, полностью перенацелив на хлопоты с освобождением Сережи.

Выкупить у чеченцев дом получилось не сразу. Но удалось. Хоть и большой ценой. И не за двенадцать тысяч, а за такую сумму, которой у Владимира Петровича сразу и не нашлось.

— Ты универмаг свой отдай, — сказал Руслан Ахметович, неторопливо перебирая четки.

— Универмаг мой сорок таких домов стоит.

— Я знаю, но я и еще знаю, что тебе именно этот дом нужен, а мой товар — моя и цена.

Сторговались на почти отремонтированной двухэтажной стекляшке напротив универмага, на той, в которой до этого было кафе «Юность».

— Торговая точка эта будет двести тысяч стоить.

— Когда ремонт закончишь, да когда оборудование завезешь…

— А теперь она не меньше ста тысяч потянет, я в один ремонт сорок тысяч вбил.

— Твои проблемы. Дом покойного друга — это не совсем чужой дом. Так ведь? Но ты ведь не последнее отдаешь. Ты на одном универмаге будешь полтора лимона баксов в год делать. Да и женщина в этом доме такая молодая и красивая. Невеста!

— Это тебя уже не касается.

Жалко было расставаться со стекляшкой.

Но это было еще не все.