Казачка. Т. 1 (СИ)

Марина не хотела и не могла позволить себе поверить, что Клейнман ее обманул. Она не могла поверить в это, просто чтобы не сойти с ума от горя.

Когда в адвокатской конторе на улице Ленина, где у Клейнмана был кабинет, ей сказали, что он уехал и больше здесь не работает, она вдруг почувствовала, что не может стоять на ногах.

— Как не работает?

— А вы разве не знали? Он в Америку уехал — на пэ-эм-же… на постоянное место жительства, у него и брат давно там.

— А как же Сережа? А как же деньги? Ведь он взял!

— Ничем не можем помочь, он все свои дела передал адвокату Шалимовой.

В кабинете Клейнмана и правда сидела теперь болезненно-худая женщина Галима Халиловна Шалимова. Дело Сережи она видела, но ни о каких деньгах, разумеется, и знать не знала.

— А вы не знаете, он перед отъездом кому-нибудь там передавал?

— Что?

— Деньги.

— Кому?

— Ну там…

— Где?

— Ну там..

— Так дела, девушка не делаются… Мне вас очень по человечески жаль, но ничем я вам помочь не могу…

И Марина вспомнила. Вспомнила, как преодолевая страх, на подкашивающихся ногах, шла за своим чеченцем к нотариусу, как подписывала бумаги, почти не различая, где ставит подписи.

— Вот здесь, вот здесь, и еще раз вот здесь, — подсказывал нотариус, друг или родственник Руслан Ахметовича.

И вспомнила, с каким страхом, что ее обворуют, везла она эти двенадцать тысяч Клейнману в Ставрополь.

— Ну что? Скоро теперь Сережу освободят? — искательно заглядовала она в глаза адвокату.

— Ну, сперва следствие закончится, потом суд… Вы не волнуйтесь.

Но сердце у нее болело. Она и спать стала с Юлькой вместе. Как в раннем детстве. Обнявшись крепко-крепко.

Боже, как же она теперь Юльке скажет про Клейнмана и про деньги? Как же там Сережа в этой тюрьме? И как же они теперь будут жить?

Это за грехи мои. За аборт. Это за грехи.

Но почему же и Юлька за это расплачиваться должна?

Марина металась по городку — снова заходила к Маховецкому. Петр Тимофеевич два часа промурыжил ее в приемной, а потом, впустив-таки в кабинет, и выслушав ее сбивчивый рассказ, жестко сказал,

— Дура ты. Дура ты набитая. Я тебе этого адвоката посоветовал, но что из этого вытекает? Разве я знал, что он в Америку собрался? Я его знал как хорошего специалиста по уголовным делам. Но то, что он штучка, — это надо было самой глаза иметь. Такие деньги! Так что, ничем я тебе помочь не могу.

Димки Заманского нигде не было. Она опять сходила к его матери, но Софья Давидовна снова назвав ее «деточкой», как и в тот раз запричитала, что Димочка ее совсем пропал, и что неизвестно, где его искать.

Корнелюк все еще раскатывал где то на Диком Западе, а чечен вдруг как то резко к ней переменился.

Стал придираться по работе. Два раза бросил ей платежные ведомости в лицо, с бранью и угрозами уволить к такой то матери. А потом, через неделю вдруг сказал,

— Я знаю, неприятности у тебя. Но у меня тоже неприятности. И мне теперь деньги нужны. Я твою закладную продал — родственнику моему дальнему. Так что он хочет в свой дом теперь переехать. Месяц сроку тебе. С дома — съезжай.

Вечером сели Маринка с Юлькой на папину никелированную кровать, и тихонько завыли.

— Если Сереженьку далеко пошлют, в Сибирь или еще куда, я за ним поеду.

— И я с тобой, куда же я теперь без тебя?

— Устроимся работать. Поселимся где-нибудь поблизости — ему легче будет…

— А когда его освободят, втроем заживем.

— Будем работать, и деньги эти заработаем — накопим. И дом наш вернем.

— А как ты думаешь, за что нам так досталось?

— Как?

— Сперва мама, потом папа, потом Сережа, а теперь дом…

— Главное, что мы с тобой вместе. И главное, что Сережа жив.

— Но за что?

— Не думай об этом. Главное, что я тебя люблю. И Сережу люблю.

— И я тебя.

— И никогда вас не брошу.

Родственники Руслан Ахметовича приезжали в четверг. Приехали на белых «жигулях» шестой модели с чеченскими номерами. Вошли в дом без стука. Как в свой собственный. Ходили — смотрели везде, заглядывали и в кладовки, и в погреб и в гараж. Чеченцы буквально источали надменное превосходство. Марину с Юлей, они как бы даже и не замечали, словно девочки были не живыми существами, а старой ненужной мебелью, которую въехав сюда, новые хозяева непременно выкинут.

— К следующей субботе — съезжайте, — сказал старший, выходя со двора. И не потрудившись даже закрыть за собой калитку.

6.

Вылетая из Нью-Йорка, в зоне аэропортовского такс-фри, в ювелирном бутике Владимир Петрович решил вдруг купить золотой браслет. Не себе. Марине. Браслет двуцветного золота с маленькими бриллиантами. Две тысячи долларов…

— Ты че, Петрович, умом рехнулся? В Египте и в Турции таких цацек по шестьсот баксов максимум — одним местом ешь! — возмутился было его товарищ по турне Федулов — зав отделом торговли из Ростова.

— Ты, Федул, помолчи. Ты ее не видел.

— Кого?

— Дочку мою.

— У тебя разве есть дочка?

— Да не совсем чтоб моя… Понимаешь, друг у меня погиб. А у него трое остались. Да еще и без матери.

— А-а-а…

— Вот тебе и а-а-а… А старшая, ей теперь двадцать, красавица, ну просто не могу!